Дмитрий Притула - Ноль три
Я отговаривал ее.
— Я и месяца не могу без совместительства, — оправдывалась Катя — первые свои шаги она делала в моей смене. — Я ведь вся в долгах, — мебель и телик взяла в кредит полгода назад (она получила однокомнатную квартиру). Я не могу ему кланяться, просила и плакала, а он не дает заработать. Подхалимничать я не умею. Не уважаю я его, Всеволод Сергеевич. Вот увидите — вы тоже скоро сбежите.
И что удивительно — Алферов никого не удерживал. Все оформлялись переводом, то есть им не надо было отрабатывать положенные два месяца. Хотите уходить? Уходите, плакать не станем, незаменимых людей, уверяю вас, нет.
И вместо ушедших опытных фельдшеров Алферов помаленьку набирал девочек — выпускниц училища. То есть мы в среднем настолько омолодились, что еще немного, и станем детским садом.
У меня даже складывалось впечатление, что Алферов был рад уходу прежних работников (почему и оформлял их переводом). На мой-то взгляд, он вообще бы хотел набрать новых людей, чтоб они не помнили его, прежнего.
И с каким же наслаждением поучал он девочек, как строг был при этом и торжествен, как проникновенно говорил о смысле нашей работы.
И с каким восторгом внимали девочки — о, первый учитель. Так что если Алферов всего более добивался уважения, то с девочками все было в порядке — они уважали его безоглядно.
Да, но это на бумаге все выглядит так просто — опытные ушли, девочки пришли. В жизни чуть сложнее: сперва Алферов некоторым не дал совместительство, потом недовольные ушли, а неопытные пришли. Но ведь это все не в один день. А смены-то заполнять надо каждый день. И делалось это с невероятным трудом. Были сутки, когда на пяти машинах мы работали втроем. А это жаркое лето, и много дачников, это был просто какой-то обвал.
Две недели я терпел, а потом не выдержал.
Помню, привез в детское отделение ребенка. А в ординаторской сидит молоденькая докторица и горько плачет.
— Что случилось, Алла Павловна? — спросил.
— Ночью умерла четырехмесячная девочка.
— А что с ней?
— Пневмония.
— Мы привезли? — это во мне заворочался профессионал.
— Вы.
— И когда?
— Вчера.
Стыдно признаться, но у меня отлегло от сердца — привезли не сегодня и, следовательно, не в мою смену.
Рассуждения молодого педиатра о тонкостях медициныДа, представьте себе, девочку пневмония спалила за день. Заболела утром, а к нам привезли только вечером. Из района. То ли у них машины нет, то ли она на ремонте, не знаю. К двенадцати часам дозвонились до «Скорой». А там говорят, что с людьми напряженка, будет ходка в ваш угол, прихватим и девочку. В общем, привезли только к четырем часам. А девочка без сознания. А я дежурю. Вот всех созвала, делали, что могли, нет, правда. Я даже из областной больницы реанимационную бригаду вызывала. Думала, сразу приедут и увезут. Но они там парами дежурят, и врач говорит, что сейчас она не может выехать. Отделение оставить она не имеет права, а ее напарник сейчас на первенстве городских больниц по шахматам. Подмениться он не сумел, но как сыграет свое, я сразу к вам. Она приехала к одиннадцати часам. Ну, пока напарник сыграл партию, да пока разобрал ее с противником, да пока добрался до больницы. Приехала к нам реаниматолог, а девочка уже почти не дышит. Куда ее везти? Нельзя ее везти — нетранспортабельна. Их понять можно — к чему им лишняя смерть. Их главврач спросит на пятиминутке — видели, что помирает, чего ж хватали? Словом, нетранспортабельна. Нет, ничего не скажу, работали мы с ней много. А только в первом часу девочка померла. Говорю доктору — вот я второй год всего работаю, так все ли правильно сделано. Все правильно, девочка, так по-доброму говорит она. Вот только «скорая» должна была сдать ребенка в Губинскую больницу, раз проезжала мимо. Это неважно, что от них до вас всего пятнадцать минут езды — такой порядок: тяжелого больного — в ближайшую больницу. Вот именно здесь у вас и прокол.
Я спросил у Алферова, знает ли он об этом случае.
— Еще бы! Уже шум поднялся. Тут сомнения нет — виноват диспетчер. Машину надо было посылать сразу.
Это он имел в виду, что диспетчеру объявят выговор.
— Конечно, диспетчер виноват, — согласился я, — но у них в смене работало четыре человека. Значит, некого было послать. У нас же теперь смены не закрываются. Вы же не всем даете совмещать, а только по выбору. Да уволились.
— Набираем новых людей.
— Да в отпуске.
— А вы хотите, чтоб я не пускал людей в летнее время? — раздраженно спросил Алферов.
Вот это раздражение было внове для меня — со мной он всегда разговаривал предупредительно и во всяком случае вежливо.
— Отпуск отпуском, но смены должны быть укомплектованы, — твердо сказал я. — А уж как, это ваша забота.
Он поборол раздражение и с демонстративной ласковостью спросил:
— Ваша смена сегодня укомплектована?
— Сегодня — да. Но на прошлой неделе — ни разу.
— Но сегодня укомплектована?
— Сегодня укомплектована, — согласился я.
— Вот и хорошо, — проворковал Алферов и ушел к себе.
Не захотел разговаривать со мной — каждый сверчок знай свой шесток. Думай только о своей смене, о всей службе есть кому позаботиться.
Но я думал иначе — меня касалась не только работа моей смены, но и работа всей «Скорой помощи». Надеюсь, имею право так думать — двадцать лет, второй дом, можно сказать прямо.
Дальше я терпеть не мог, понимал, что Алферов развалит работу начисто. И я пошел к главврачу.
Разумеется, понимал, что Алферов рассердится, что вот я побежал жаловаться, возможно, и не простит мне этого, но скажу себе очередное похвальное слово — работа мне все же дороже хороших отношений с начальством.
Главврач был на месте.
— Десять минут, Алексей Федорович, — попросил я.
— Давайте.
— Все очень просто: Алферов разогнал лучших работников.
Он поморщился так, словно во рту у него была неспелая клюква.
— Сильно сказано, Всеволод Сергеевич. Алферов не может ни увольнять, ни набирать. Да и где же — лучшие ушли? Вы, Елена Васильевна, Надежда Андреевна — все на месте. Одни люди уходят, другие приходят. Что вас не устраивает?
— Но коллектив складывается годами, а теперь его разрушают.
Он осторожно, словно боясь обжечься, ощупал гладко бритый череп.
— Это неизбежно, когда приходит новый руководитель, — философски заметил главврач, и я пожалел, что пришел к нему — он будет поддерживать Алферова. — У вас повысились требования. И уходят те, кто ищет, где лучше. Таких людей мы не держим. Нам дороги патриоты своей работы. Но, заметьте, никому мы не стали вредить, всех оформили переводом. Пришли, Всеволод Сергеевич, новые люди, вы их обучите, вот и сложится новый коллектив. Да, именно так.
— Но у нас не закрываются смены.
— Работать трудно? — излишне ласково спросил главврач.
— Не только в этом дело: выезжаем с опозданием, будут проколы и, соответственно, жалобы.
— Хорошо, с графиками я разберусь, — бегло сказал главврач.
Он помолчал, подлавливая нужное настроение. Наконец поймал. Заговорил тихо, элегически:
— А мне он нравится, ваш Алферов. Не суетится, не лезет на рожон. Не дерет горло на медсоветах. Требовательный? Да. Укрепляет дисциплину? Тоже да. А недовольные — они всегда найдутся. Мы с вами столько повидали людей, что несколькими фельдшерами больше, несколькими меньше — нас ничем не удивишь.
Это он убаюкивал меня элегическим тоном — ну, доверительность старшего товарища, соучастника, можно сказать, битв за здоровье человека, боевого, скажем привычно, друга, и мне стало ясно, что продолжать разговор не имеет смысла.
А потому что они друг друга устраивают: одному нужен предпенсионный покой, а другой хочет быть бесконтрольным хозяином. Они близки по отношению к делу — им свои ощущения важнее конечного результата работы.
И я ушел, ругая себя за глупость. Позабыл старую истину: не уверен в победе, не суйся — первая заповедь умного человека.
Все же некоторая польза от нашего разговора была: желая избежать будущих жалоб (тут он моим предчувствиям доверял), главврач попросил Алферова принести график дежурств и велел укомплектовать смены полностью. Разумеется, не скрывал и наш с ним разговор — станет он с нами чикаться.
Алферов вынужден был подчиниться и прекратил свой экономический эксперимент, стал давать совместительства всем желающим.
Однако очень рассердился на мой заход к главврачу и начал ко мне цепляться. О нет, все вежливо, с прежним подчеркнутым уважением. Но цеплять начал — это несомненно. Нет, конечно, не мелкие придирки или замечания при всех — этого не было.
А только стал более внимательно просматривать мои листки. Однажды на пятиминутке спросил, зачем я сделал то-то и то-то, а не лучше ли было бы сделать вот то-то.
