Владимир Ляленков - Просека
— Ага, попался! — завопил сдёрнувший одеяло. Схватил учебник, бросился прочь по койкам. — С поличным, теперь выбросим за окошко!
Костлявый парень вскочил.
— Пошто пристал, собака! — рявкнул он так, что зазвенели стёкла окон. — Отдай учебник! — Он бросился было за обидчиком, но другие картёжники загородили ему дорогу.
— Ты, Федя, не прав, — говорили они, корчась от хохота, — а он прав: ты, Федя, нарушаешь постановление — в комнате не зубрить!
— Постановление! Отдай учебник! — гаркнул Федя могучим басом.
И снова зазвенели стёкла.
Картёжники катались от хохота. Феде вернули учебник. Он торопливо оделся. Ворча и ругаясь, ушёл куда-то. Этот Федя Пряхин, как я узнал потом, приехал из какой-то забытой богом архангельской деревушки, которой даже на районной карте нет. Над ним потешаются, чтоб послушать, как звенят стёкла. Хотя он очень силён, мог бы взмахом руки уложить двоих, он только огрызается. Ещё не освоился.
К экзаменам я стал готовиться на улицах: абитуриенты съехались намного раньше меня, разбились на пары, тройки. К таким напрашиваться не хочу. Я беру учебник, отправляюсь бродить, выбирая тихие улицы. Институт стоит на окраине города, и тихих улочек в его районе много. Загляну в учебник и шагаю, шепча про себя. Попадётся скамеечка, сажусь, вывожу формулы на бумаге.
Сдал я экзамены без «троек». Меня зачислили со стипендией.
3
Гидротехники живут в третьем корпусе студгородка по Лесному проспекту. На первом этаже первокурсники, на втором — второкурсники. И так далее, за некоторым исключением, до пятого этажа. Исключение существует из-за девушек, они занимают весь четвёртый этаж.
Я поселился в девятой комнате первого этажа. Она имеет кладовочку, где вешалки для одежды. Комната разделена перегородкой с дверью на половины: в первой — три человека, во второй — двое. Я живу во второй с Николаем Болконцевым, приехавшим из Иркутска. В первой: Валька Кургузов, калининский, и вологжане Миша Яковлев и Саша Зондин.
Когда мы перебрались сюда из учебного корпуса и устроились, я сел было писать письмо домой. Но дальше нескольких строчек дело не пошло. Настроение было приподнятое; мне казалось, письмо получается слишком восторженным. Маме такая восторженность пришлась бы по душе. Отцу нет. Ему точно надо знать, что буду строить после окончания института, в который поступил. Признаться, я этого толком сам не знаю, а общими фразами от него не отделаешься. Напишу позже, когда разузнаю подробности будущей работы.
Болконцев сидел на своей койке. Откинувшись к стене, просматривал записную книжку. На тумбочке лежали его золотые часы. До этого дня мы не были с ним знакомы, он сдавал экзамены с другой группой. И я видел его только со стороны. Выше меня ростом, стройный. Всегда в свежей белой или голубой шёлковой рубашке; брюки аккуратно выглажены. Он держался особняком среди абитуриентов. Сложив на груди руки, то прохаживался по коридору, то стоял у окна, спокойно посматривая на проходящих. И производил впечатление гордеца и зазнайки.
Поселились мы вместе случайно. Я первым вошёл в эту комнату. Положил чемодан на койку, ближнюю к окну. Огляделся, и тут появился он.
— Это ещё не занято место? — указал он на соседнюю койку.
— Нет, — сказал я, — можешь располагаться, если хочешь. — И мы познакомились. Но по душам ещё не разговаривали.
Зондин и Яковлев сидели друг против друга на своих койках. Любовались новенькими студенческими билетами. Маленький и юркий Кургузов копошился в чемодане, то и дело зачем-то выбегал из комнаты.
Вернувшись, опять заглядывал в чемодан. Замерев, о чём-то задумывался, часто моргая. Наконец притащил себе вторую тумбочку. Установил её в кладовочке.
— Это моя будет там, — объявил он громко. Цокнул языком, захихикал, ещё чаще заморгал. И начал складывать во вторую тумбочку вещи.
— Твоя тумбочка? — спросил Болконцев, поднявшись. — Ну так береги её. Стереги! Что, мужики, надо бы отметить этот день, а? — Он оглядел нас.
— Давайте!
Зондин вскочил.
— Я — за! — крикнул он. — Верно! По-студенчески! Для знакомства, а? Ведь никто не запретит?
— Что пить будем?
Сошлись на вине, потому что душно. Компанией сходили в магазин. Пили за студенчество вообще, за каждого из нас. За дружбу. Потом затянули «Там вдали за рекой загорались огни». Меня приятно удивило, что песню все знают и она всем нравится. Один Кургузов слабо подвывал. Но у него нет голоса. Неприятно было, что он, встретясь с кем-нибудь взглядом, начинал часто моргать. Даже гримасничал и хихикал. У Николая отличный голос. Он начал «Орлёнка», и тут вошёл в комнату коренастый малый с сухим и широким лицом, студент мелиоративного факультета Холмов. Ни на кого не взглянув, он шепчет что-то Кургузову на ухо. Я не обращаю на это внимания, Зондин и Яковлев тоже. Но Болконцев разом обрывает песню.
— Прежде всего, — говорит он строго, глядя в лицо Холмова, — когда входишь в комнату, надо здороваться. А если есть секреты, можно сообщать их в коридоре. А не шептаться в компании.
Все замолчали.
— Это ты мне? — спрашивает Холмов.
— Да, тебе.
— Как же это понимать?
— А так и надо понимать. Я не ясно сказал?
Холмов, кажется, не знает, что ответить.
— Хороши будут студенты! — наконец восклицает он.
Болконцев берёт бутылку, наливает в стаканы.
— Уж какие есть, такими и будем, — Болконцев встаёт; бутылка у него в руке.
Неужели драка будет? Должно быть, они успели раньше поссориться. Но Кургузов хватает свой пиджак.
— Пойдём, пойдём, — тянет он за руку приятеля, и они уходят.
Песенное настроение пропало. В комнате тихо. За стенками с обеих сторон идёт веселье.
— Ты поссорился с ним раньше? — спросил я Болконцева.
— Болван, испортил песню! — Он ругается. — С кем поссорился?
— С этим? Я с такими не ссорюсь. — Он сел. — Ну что ж, мужики, выпьем и погуляем? Вечер хороший сегодня.
Сердитость исчезла с его красивого лица. Он улыбнулся. Когда мы выходим на улицу, я опять спрашиваю Болконцева, почему он так осадил Холмова. Что не поделили?
— Не поделили? — говорит Болконцев, глядя перед собой, держа руки на груди. — С такими типами я ничего делить никогда не буду… Я жил с ним в учебном корпусе в одной комнате… — Он вздохнул. — Да, вот я и в Европе. Давно мечтал побывать здесь. Правда, учиться долговато — пять с половиной лет! А то и все шесть… Года за три бы покончить с учёбой. Смотри-ка, вон две девочки, хороши?
Зондин и Яковлев следуют за ним. Зондина развезло. Он всё пытается что-то рассказать Яковлеву, но смех мешает. Болконцев о чём-то говорит, продолжая глядеть прямо перед собой. Говорит он мне, но лицо ко мне не поворачивает. Манера разговора Болконцева мне не нравится. Так ведут себя гордецы и зазнайки. Если ему не нравится Холмов, зачем он всем испортил вечер? Даже не объясняет, почему осадил Холмова. Не считает нужным. Тут же я думаю о том, что у Болконцева два отличных костюма из тонкой шерсти, шёлковые рубашки. Новенький чемодан, золотые часы. Вспоминаю, что, когда собирали деньги на вино, Болконцев раскрыл бумажник, в котором толстая пачка денег. Мы складывались по пятнадцать рублей. Он небрежно бросил на стол двадцать пять. Сдачу, кажется, не взял.
У моста, по которому пронеслась электричка, мы повернули обратно. Болконцев рассказывает что-то о Сибири. Я молчу. Раздражение против него растёт во мне. И вот уж мне кажется, что я с ним не сойдусь, мы Поссоримся. Один из нас должен будет покинуть комнату. И настроение моё испортилось окончательно, потому что, когда пели песни, я решил, что ребята подобрались в комнате хорошие. И мы с Николаем будем друзьями.
Надо сказать, за время экзаменов я устал от одиночества. В Петровске я не проводил ни одного дня без Витьки. Он остался дома из-за болезни. Прошлой осенью с ним начали случаться припадки эпилепсии. Врачи сказали, это последствия войны. Зимой припадки немного отпустили Витьку, но к весне участились. Мы боялись — экзамены он не сдаст, добились для Витьки свободного расписания устных экзаменов. И он сдал, поступил в наш сельскохозяйственный техникум. Мне жаль, что Витька не здесь.
Болконцев всё о чём-то рассуждает. Я вздохнул: очень жаль, что нет здесь Нели. Поступила ли она в институт? Решаю написать ей письмо. Маленькое. Коротенькое: просто несколько строчек — сообщи свои координаты. Мы поравнялись с общежитием; Зондин и Яковлев уходят спать.
— И ты с ними? — говорит Болконцев.
— Пожалуй. — Мне совершенно не хочется спать. Но и гулять с таким типом нет желания.
— Да брось ты, пошли пройдёмся. Успеем ещё выспаться!
— А куда? — говорю я.
— В парк ЛТА. Отличный парк.
В парке ветки деревьев закрывают небо, потому темно. На аллее нас обгоняют два конных милиционера.
