Гылман Илькин - Восстание в крепости
Сейчас Добровольский и сам не узнавал своего некогда пылкого сердца, замиравшего даже от легкого шелеста женских юбок. Он превратился в засохший бесчувственный пень.
Отчего же тогда дрогнули суровые складки у рта, стоило ему услышать звонкий, задорный смех? Может быть, это был прилив всепобеждающей чувственности? Увы, нет… Это была слабая вспышка угасающего костра былых страстей, едва слышный, умирающий отголосок эха, порожденного давно прозвучавшим орудийным залпом. Это было мгновенное желание, след привычки, еще не смытый дождем времени…
Впрочем, командир батальона быстро взял себя в руки, его лицо опять стало каменным, а взгляд застывшим, устремленным в одну точку. Сейчас ему больше хотелось походить на героя, чем на кавалера, который привык нравиться дамам. Тщеславие в его душе взяло верх над всеми другими чувствами.
Да, он был солдат, до последней капли крови преданный своему государю.
На вокзале в Харькове в ответ на слезы своих дряхлых родителей он сказал бесстрастно и холодно:
— Я сделаю все, чтобы оправдать доверие государя императора. Это мой священный долг. Я верю в свою звезду, верю, что вернусь с Кавказа живым и невредимым.
Эти слова, произнесенные не за бокалом шампанского в разгар дружеской пирушки, заставили его бедную мать еще сильнее разрыдаться.
Сознавая, насколько он выше всех окружающих, подполковник Добровольский даже отказался выпить с товарищами на прощанье, твердо и решительно заявив:
— Поднимать бокалы накануне выступления — развлечение, достойное слабодушных. Мне такое взбадривание не нужно!
Следуя впереди своего батальона, маршировавшего по улицам маленького провинциального городка, подполковник Добровольский обо всех, даже неприятных событиях, которые имели место за время пути от самого Харькова, думал как о пустяках, как о неизбежном зле. Сейчас для него важно было только одно: батальон без каких-либо особых происшествий достиг конечного пункта назначения — Закатал. Это благополучное прибытие Добровольский неизменно связывал с успехом, которого он без особого труда добивался теперь во всем.
Батальон приближался к церковной площади. Кое-кто из жителей обратил внимание на то, что винтовки у некоторых солдат не имели штыков. Удивительная вещь!.. Однако это не сразу бросалось в глаза: солдаты с ружьями без штыков были так равномерно расставлены по рядам батальона, что этот изъян в вооружении могли заметить только острые, всевидящие глаза охотников, которых, кстати сказать, было немало среди жителей городка.
Действительно, винтовка у каждого третьего или четвертого солдата не имела штыка. Вскоре те же зоркие глаза охотников обнаружили еще одну странную деталь: винтовки, у которых не было штыков, не имели и затворов.
В толпе недоуменно пожимали плечами. Каждый объяснял это явление по-своему.
Городской пристав Кукиев в новом мундире с эполетами вот уже больше часа ждал прибытия батальона. Поеживаясь от утренней прохлады, он переминался с ноги на ногу и вертел во все стороны головой, напоминая собой курицу, которая никак не может снести яйцо. Пристав то громко отдавал приказания стоявшему рядом мирзе [2], то что-то подолгу шептал ему на ухо. Мирза, вытягивая вперед морщинистую, как у черепахи, шею, либо отвечал приставу почтительным покачиванием головы, либо дрожащей рукой делал какие-то пометки в большом блокноте в коленкоровом переплете.
Сегодня пристав Кукиев с особой тщательностью напомадил и подкрутил свои длинные, рыжеватые усы, подбритые снизу еще накануне вечером. На их фоне отчетливо выделялись его синие, как селезенка, губы, обрамляющие два ряда больших желтоватых зубов. Жесткая щетина покрывала щеки блюстителя порядка, из ноздрей выглядывали пучки волос. Близкие Кукиева знали, почему он избегает часто бриться: густые волосы на лице скрывали неприглядную деталь — рваную ноздрю. Концы усов соединялись с пышными, уже тронутыми сединой бакенбардами. Лоб у Кукиева был высокий и красивый. Что касается носа, то он стрелой спускался вниз ото лба и как бы вонзался своим острым концом в треугольник усов.
Время тянулось медленно. Кукиев терял терпение, нервничал, поминутно прогуливался взад и вперед по площади, заложив руки за спину.
«Ах, голова садовая! — проклинал себя в душе пристав. — Ну что теперь народ скажет?! Вот, мол, городское начальство! Бегает, как мальчишка, по площади, дрожит… Сразу видно, что боится прибытия старшего по чину начальника!»
Кукиев выискивал повод, чтобы излить на кого-нибудь свою желчь. Теперь он стал вдруг без всякой причины покрикивать на мирзу. Но тот, как назло, с рабской покорностью соглашался с каждым его словом, стремглав кидаясь выполнять малейшее приказание.
Если бы вскоре со стороны моста не донесся барабанный грохот, пристав мог бы лопнуть от нетерпения.
Услышав, что солдаты вступили в город, Кукиев справил на себе мундир, пригладил усы, выпятил грудь. Звякнули две серебряные медали.
Наконец на площадь въехал офицер, возглавляющий батальон. Кукиев еще больше втянул в себя живот и, хотя лет ему было не так уж мало, замер, словно юный кадет на параде.
Подъехав, Добровольский легко соскочил с коня. Кукиев бросился к нему навстречу, поклонился, почтительно пожал протянутую руку, затем выпрямился и встал по стойке «смирно».
— Разрешите, господин подполковник, — начал он напыщенно и с расстановкой, — приветствовать вас, равно как и солдат его императорского величества, по случаю благополучного прибытия в наш город. Добро пожаловать!
Добровольский еще раз стиснул сухими, костлявыми пальцами широкую ладонь пристава, звонко щелкнул каблуками и при этом кивнул головой.
— Позвольте также, — продолжал пристав, — приветствовать вас от имени жителей города и выразить их всеобщую радость…
Добровольский опять склонил голову и снова щелкнул каблуками.
Кукиев окинул взглядом солдат, выстроившихся на площади, затем подошел к подполковнику вплотную, откашлялся и, сощурив улыбающиеся глаза, сказал:
— Господину подполковнику следует отдохнуть. Да, да, вы устали… Я отлично вижу это.
Кукиев собирался добавить еще что-то, но слова, казалось, застряли у него в горле. Он хотел посетовать на скверные улицы города, на грязь и пыль, но, очевидно, вовремя сообразил, что тем самым бросит тень на самого себя как на главу города.
— Извольте пожаловать в дом, господин подполковник, — закончил он свою речь. — Отдохните… А потом мы все организуем, хотя уже и так все организовано.
Ни один мускул не дрогнул на лице у Добровольского. Даже не расправились его насупленные брови.
— Нет, нет, не беспокойтесь, — бросил он. — Сначала разместим батальон.
— Но ведь…
— Благодарю вас за внимание. После.
Кукиев понял, что уговаривать подполковника бесполезно. Он обернулся, подозвал стоящего неподалеку урядника Алибека и что-то зашептал ему на ухо.
Прибытие в город батальона больше, чем кого-либо, взволновало жену пристава Кукиева Тамару Даниловну, молодую представительную даму, которая вот уже два дня с нетерпением ждала уважаемых гостей и страшно нервничала, видя, что те запаздывают. Иногда Тамара Даниловна просто выходила из себя и без всякого повода обрушивала гнев на мужа.
Спору нет, у Тамары Даниловны имелись все основания негодовать. Ведь ей приходилось уже трижды менять еду на столе. То сообщали, что полк прибудет утром, и острая, пряная закуска, приготовленная для обеда, заменялась по приказу Тамары Даниловны легким завтраком. То приходило известие, что гости прибудут в полдень, и обед снова разогревался и обильные закуски возвращались на стол. От хлопот у Тамары Даниловны голова шла кругом. Дел было столько, что отваливались руки. Одно время приставша даже стала думать, что батальон изменил маршрут и направился в другой населенный пункт, если только не расквартировался в самой Нухе. Однако, услышав сегодня на рассвете барабанную дробь, всполошившую весь город, она опять воодушевилась и с возгласом «Слава богу» кинулась приказывать прислуге, чтобы та снова накрывала на стол.
После того как все было готово к приему гостей, Тамара Даниловна прошла в спальню и здесь перед большим трюмо в оправе из орехового дерева занялась туалетом.
Она надела новое платье, заказанное еще зимой в Тифлисе у портнихи-немки. В нем Тамара Даниловна выглядела особенно привлекательной. Черный бархат плотно охватывал ее талию, отчего полуобнаженная грудь казалась еще пышнее. Открытые плечи словно были вымочены из белорозового мрамора. Сзади от пояса к полу тянулся широкий шлейф, который при ходьбе колыхался, придавая походке Тамары Даниловны особую пикантность.
