Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая)
— Меред-ага, выступать надо!
— Эй, люди, вооружайтесь, седлайте коней!
— Сбор у кибитки Оразсолтан-эдже!
— Правильно! Пусть мать благословит джигитов!
— Седлайте!
— Смоем обиду кровью!
— Постойте, люди! — властный голос арчина остановил побежавших было за оружием дайхан. — Постойте! Гнев впереди разума бежит — не спешите вслед за ним. Нельзя выступать немедленно!
— В чём дело?
— Почему нельзя?
— Зачем ждать? — раздались недоуменные голоса.
Арчин забрал бороду в кулак, снисходительно усмехнулся.
— Почему? А потому, что наши враги ждут сейчас нападения! И может, не одни, а кого-нибудь на помощь пригласили — у Бекмурада много головорезов в друзьях ходит. Крови много может быть…
— Мы не боимся! — крикнул кто-то из молодых.
Его поддержали.
— Кровью смоем бесчестие!
— Немедленно наказать воров!
— Нельзя терпеть обиду!
— Тише! — поднял руку арчин. — Когда котёл сверх меры бурлит, он огонь под собой заливает! Кто говорит, что мы стерпим обиду? Придёт время для мести… А пока другим путём пойдём. У нас есть власти, перед которыми мы, хвала аллаху, имеем кое-какие заслуги и авторитет. Обратимся к властям, а там — видно будет… В конце концов отберём мы девушку, так или этак — наше право за нами останется.
Слова арчина Мереда произвели двоякое впечатление. Молодёжь явно рвалась к немедленным действиям, однако более пожилые и особенно старики рассудили, что арчин, пожалуй, умный совет даёт. С тем и разошлись. Уходя, кто-то язвительно пошутил:
— Робкий через сорок лет отомстил и сказал: «Я поторопился».
Шутке засмеялись.
Оставшись один, Сухан Скупой дал волю гневу. «Ишаки тугодумные! — ругался он. — Не видят, где хорошо, где плохо!.. Честь им понадобилась! Туркменами себя почувствовали, оборванцы!..» Дело обернулось совсем не так, как он предполагал, и это было чревато многими неприятностями. Чёрт его знает, почему на этот раз аульчане не поддержали бая безоговорочно, как это было почти всегда. И арчин, чтоб ему, не во время выскочил. Тоже нашёлся чистокровный иг!.. Нужна ему эта Узук, как третье колесо арбе! Что-то задумал, лиса хитрая, и всё дело нарушил. Ещё, глядишь, докопаются, что похитителям помогал кто-то… Что скажет уехавший посредник?… Что Бекмурад подумает?…
Бродя меж кибиток и ругая всех и вся, Сухан Скупой заметил медленно бредущую к дому Оразсолтан-эдже. С ней не было никого, кроме мальчишки Дурды, на плечо которого она опиралась. Сухан Скупой поспешил к ней, теряя свои хлопающие калоши, и снова начал говорить о благоразумии, об интересах аульчан, о большом выкупе. На все увещевания Оразсолтан-эдже отвечала одной фразой: «Верните мне дочь!». Сухан вспылил и наговорил ей грубостей. Женщина не осталась в долгу и сказала, что человеку нужна правда, а не двоюродный брат правды, и что он, бай, может чесать свою плешь, если у него больше ни на что руки не годны, а смелые джигиты в ауле, хвала аллаху, ещё не перевелись, хотя бы тот же арчин Меред.
Сухан Скупой окончательно взбеленился и, не зная на ком сорвать злость, зашлёпал к кибитке старшей жены. Здесь ему подвернулись под ноги брошенные старые верёвки, и он с криком «Добро не бережёте»! начал избивать жену. Услышав плач матери, разревелись детишки. Сухан плюнул, выругался, цыкнул на детей и пошёл в кибитку младшей жены — отдохнуть от всех треволнений беспокойного дня.
Когда два жеребца дерутся, между ними погибает осёл
Вернувшись в свою кибитку, Оразсолтан-эдже ударила себя кулаком в грудь и, плача, повалилась на кошму. «Дитя ты моё родное, — причитала она, — птичка, упорхнувшая из моих рук… О чём ты подумаешь, когда узнаешь, что твоя мать отказалась от тебя? Это — не слова, это — огонь, и сгоришь ты в них, как былиночка, в словах собственной матери сгоришь, а мать ни в чём не виновата… Ах, судьбинушка моя горькая!.. Не расцветёт моё счастье никогда, чёрным песком его занесло, барханы насыпало… Разве и без того не была тяжёлой наша жизнь?…
Куда я теперь перееду? Кто есть у меня близкий?… Никого нет у меня! Была у меня доченька, да и ту вырвали из рук моих злые коршуны… Ах, пропасть бы совсем этому миру, развалиться бы ему… Засыпал бы ты меня своими обломками — не глотала бы я горький яд жизни… Зачем мне такая жизнь? Что ждать от жизни бедному человеку, что тебя впереди ожидает?…
Шаги около кибитки заставили Оразсолтан-эдже замолкнуть и насторожиться. Она приподнялась па локте, прислушалась: может, Берды вернулся или Мурад, прослышав о несчастье пришёл? Только как он услышит — сегодня всё произошло! О аллах, неужели — только сегодня? Кажется, целый месяц прошёл… целый век…
Неуверенные шаги замерли у двери, чья-то рука начала шарить запор — нет, это был незнакомый человек.
— Кто там? — громким шёпотом спросила Оразсолтан-эдже.
— Это я… откройте… — негромко и глухо ответили из-за двери.
Голос показался Оразсолтан-эдже незнакомым, но она не стала переспрашивать.
Широкий приземистый силуэт торопливо шагнул в кибитку.
— Вы — одни?
— Да… Нет! Не одна — Дурды здесь… А вы — кто?
— Я арчин Меред — не узнали? Дурды спит?
Чтобы не слышать горестных причитаний матери Дурды укрылся одеялом с головой и плакал там потихоньку, строя самые зверские планы против похитителей сестры. Потом его незаметно сморил сон.
— Не знаю, — ответила Оразсолтан-эдже.
— Давайте выйдем лучше, — предложил арчин, — дело есть к вам.
Они вышли. Отыскивая укромное местечко, арчин присел на корточки в тень от глухой стены мазанки.
— От слёз совсем глаза ослабели, — пожаловалась Оразсолтан-эдже. — Ничего в темноте разобрать не могу.
Она присела напротив арчина, у чёткой границы тени и света. Луна седьмого дня уже заходила и её ясный жёлтый свет переходил в багровый, словно, там, наверху, пролили кровь. Полными слёз глазами Оразсолтан-эдже смотрела на луну и мысленно представляла, что вот так же закатилось, упало в бездну её счастье — и нет ему возврата. Словно сочувствуя горю женщины и разделяя его, луна постепенно стала скрываться в облачное покрывало, и Оразсолтан-эдже снова подумала, что и доченька её, укутавшись в покрывало скорби, скрылась от материнских глаз.
— Доля моя горькая! — всхлипнула Оразсолтан-эдже. — И почему это в моей судьбе одно только зло и ничего доброго нет! — Концом головного платка она вытирала слёзы.
Арчин кашлянул.
— Не плачьте, Оразсолтан, от слёз никому пользы не бывало.
— Ох, боже…
— Не надо… Человек должен быть мужественным. Я знал вас как сильную женщину, которая в любом деле мужчине не уступит, а вы… Не надо плакать.
— Какое тут может быть мужество!.. Глаза мне выдавили, беспомощной сделали… Не угодили мы чем-то аллаху, прогневали его… Тяжела кара господня… Ни одному мусульманину не пожелаю я таких страданий… Господи, не испытывай так жестоко своих рабов! Каждый должен пройти, что предначертано ему роком, но иногда это — выше сил человеческих!..
— Конечно, у каждого своя судьба. Случилось: что — это от бога, поэтому сиди, сложа руки, терпи и надейся на милость всевышнего… Да только не хотят почему-то люди терпеть, пытаются изменить свою судьбу.
— Как же сидеть!.. На бога надейся, а осла крепче привязывай…
— Вот и я об этом вам говорю… Чем плакать попусту, надо к людям пойти за помощью, меры принимать…
— Эх-хе-хе… Как украли дочку — конец света наступил для меня… Ум помутился, мир перевернулся в глазах моих, тьма кругом кромешная… Вот вы о помощи говорите, а слышали, какие слова Сухан Скупой сказал? В первую очередь он должен был помочь нашему горю… Встретил меня, когда все разошлись. Говорит: «Ты, мол, не настаивай, чтобы девушку вернули». А как я могу не настаивать? «Покорная просьба к вам: помогите мне вернуть дочь! Я женщина слабая, но рассчитаюсь с вамп. На этом свете не смогу, на том, когда перед всевышним предстанем, сторицей воздам за ваше добро». — Так я сказала Скупому. А он что ответил? «Не ставишь, — говорит, — мои слова ни в грош — сегодня же убирай свою лачугу из моего ряда! Селись возле того, кого ты слушаешься, чьи советы выполняешь. Увижу завтра твою кибитку на месте — ночью же подожгу, пусть все видят, что бывает с упрямыми!» — Так мне Скупой ответил. А я ему говорю: «Не ждите завтрашнего дня, сегодня поджигайте. Мне и так теперь одна осталось — торбу на шею да по миру идти. Одна лачуга вот ещё держит. Сожжёте эту жалкую конуру — спасибо скажу…» Вот она какова, паша горькая судьбинушка, а вы — о помощи толкуете…
Оразсолтан вздохнула и снова кончиком платка утёрла глаза.
— Небо нам теперь ближе, чем Сухан Скупой, Какого добра ждать от него?.. Если вы не поможете, то нам и просить больше некого. Пусть аллах воздаст вам за доброту вашу! Тысячу раз я благодарна вам за те слова, которые сказали вы человеку Бекмурад-бая. Стойте на этих словах, прошу вас! Будьте нашим благодетелем! Вы самый близкий нам человек сейчас!.. Вы — и яшули села, вы — и арчин села… Ваша честь тоже задета…
