Хидыр Дерьяев - Судьба (книга вторая)
Энекути не очень улыбалось возвращаться назад. Однако сообразив, что её нежелание проводить пария будет расценено им слишком близко к истине и тогда он скроется от Бекмурад-бая, от которого она рассчитывает получить хороший куш за такую новость, она согласилась:
— Пойдём, душа моя, провожу.
Они дошли до мазара, Энекути открыла дверь кельи, посторонилась, пропуская Берды первым.
— Здесь и молись, йигит хороший. А я побегу за твоей красавицей.
— А где твой ших?
— Он молится в другом месте. Нескоро придёт, не беспокойся.
— Что-то не припомню, чтобы здесь было святое место, — с сомнением сказал Берды.
— Забыл, джаным, пока в тюрьме сидел, всё забыл. Это очень сильное святое место, быть мне его жертвой.
— А мазар чей?
— Мазар Хатам-шиха, быть мне его жертвой. И жена шиха вместе с ним похоронена… Ну, ты сиди, а я…
— Погоди, — сказал Берды, шагнув вслед за Энекути наружу. — Не торопись.
— Тебе, йигит, девушку ждать — можно не торопиться, — возразила Энекути, а у меня своих дел много.
— Постой, тётка! — перебил её Берды, жёстко глядя в бегающие оловянные глаза. — Ты клятву знаешь?
— Какую клятву?
— Повторяй за мной: «Пусть меня живьём поглотит земля, пусть печёнку мою сожрёт бродячая собака, пусть, почернеет моё лицо на том и на этом свете, пусть у меня нутро перевернётся, если я скажу кому-нибудь, кроме Узукджемал, что видела Берды». Ну, быстро повторяй три раза!
Перепуганная Энекути, заикаясь, послушно повторила страшные слова. И вдруг, увидев в руке Берды наган, завизжала, присела, закрыв голову руками.
— Не кричи! — строго сказал Берды. — Смотри сюда! Если ты не побоишься нарушить клятву на святом месте, решив, что отмолишь её, то вот этот святой наган молитв твоих не примет, так и знай. Веришь в силу святого нагана?
— В-в-в-верю… — еле пролепетала Энекути.
— Тогда иди и помни, что короткая память сделает короткой твою жизнь.
У аллаха для праведных мест много
Километрах в трёх от ряда Бекмурад-бая простиралась солончаковая равнина, поросшая редкой растительностью. Ближний край её был ограничен глубоким оврагом, с которым смыкался арык. На стыке оврага и арыка, словно бельмо на глазу, примостилась полуразваленная мазанка, окружённая ветхим дувалом. Разросшийся куст гребенчука, трепеща на ветру подвязанными к ветвям лоскутками материи, поднимался из-за дувала, будто стремился дотянуться до густых зарослей лоха, в которых весной и летом гнездилось несметное количество птиц. Казалось какая-то тёмная сила из развалин пытается дотянуться до зелёного буйства зелени и потушить её яркие краски, пытается коснуться птиц — и тогда навсегда умолкнет их весёлый гомон и щебет. Но лох зеленел и плодоносил, птицы пели и выводили птенцов, а угрюмый гребенчук нелепо топорщился и шептал что-то старчески невнятное и злобное. Иногда под ним, у стены, маячили две тёмных фигуры и, только приглядевшись, можно было понять, что это — не пни от спиленных деревьев, а сидящие на корточках мужчина и женщина. Это было святое место.
Оно не пользовалось особой популярностью среди верующих. Кроме нескольких старух, изредка посещавших его по четвергам и пятницам, сюда почти никто не ходил. Служители-шихи жили впроголодь и, чтобы не умереть с голоду, вынуждены были во время обмолота зерна ходить по харманам. Дайхане подкармливали «святых» бездельников, но ворчали: «Чем с протянутой рукой ходить, подмели бы колоски вокруг харманов! Сколько колосков пропадает, а вы даже малую малость не хотите честным трудом получить. Почему птиц с лоха не сгоняете? Они столько плодов уничтожают, что вам вполне хватило бы на прокорм!»
Не жаловали дайхане шихов! Да и к самому «святому месту» относились с недоверием. Был на селе шутник, которого звали Баба-Зангар[16]. Он часто подшучивал над старухами. Вы кланяетесь святому месту, говорил он. А знаете, что это за место? Здесь Эненди — (так именовали легендарного Ходжу Насреддина) — похоронил своего ишака. Эпендн любил его и называл «мой пир», а глупые люди, подумали, что здесь и в самом деле пир похоронен. Дохлому ишаку вы кланяетесь, тётушки, а не святому пиру!
Дайхане смеялись шуткам Баба-Зангара, хотя находились и такие, которые ворчали на шутника, называя его пустословом. А баба-Зангар рассказывал:
«В то время, когда ещё отец мой был молод, жила в нашем селе очень красивая молодуха. Всем взяла, а детей пет! Ну, вы знаете, если красивая женщина бесплодна, говорят, что при рождении её коснулась пери: кого пери коснётся, те не рожают.
Конечно, муж переживал. Свёкор со свекровью переживали. А что поделаешь? Сходили бы на святое место помолиться, попросить у аллаха милости, да не было у нас своего святого места.
Зато был один парень, Аман Беспутный звали его, друг моего отца. Давно у него глаза на эту молодуху горели, а как к ней подступиться, не мог придумать. Однако недаром говорят, что кривой кол надо вбивать кривой колотушкой: придумал Аман.
Рос возле оврага куст гребенчука, тот самый, что и поныне растёт. Гребенчук как гребенчук, ничего в нём особенного не было. Расти он поближе к селу, может быть, и нашёлся бы на него добрый человек с топором, а так — стоял себе да стоял, пока Аман Беспутный на него внимания не обратил. И что вы думаете сделал Аман? Он был хитрый парень и понимал, что иначе, как через святого, до молодухи не доберёшься. Поэтому он однажды ночью идёт к гребенчуку и к каждой его веточке привязывает тряпку. А потом начинает распространять слухи, якобы этот гребенчук обладает чудесным свойством помогать бесплодным женщинам. Будто бы несколько женщин из соседних сёл подержались за ветви гребенчука, прося ребёнка, и через положенное природой и аллахом время получили просимое. А после в благодарность и чтобы люди знали о святом месте повесили на гребенчуке тряпочки.
Конечно, нашлись умники — они всегда находятся, — которые поверили россказням Амана Беспутного. Дошли слухи и до свёкра со свекровью той молодухи, ради которой Аман всё это дело затеял. Водят, водят, а толку нет. Почему? Аман новый слух пускает: дескать, молодуха должна одна ходить к святому месту и тряпочки на гребенчук вешать.
Пришла молодуха одна. А Аман парень из себя был видный, красивый. Стал он помогать красавице завязывать тряпочки на ветках. Завязывал, завязывал — и узелок крепкий получился — затяжелела молодуха.
После такого «чуда» многие поверили в силу гребенчука. Старики стали догадываться, что этот куст, видимо, вырос на месте погребения праведника, и нарекли место святым, дувалом его обнесли. А кто святой? Аман Беспутный святой, потому что он чудо сотворил!»
Так смеялся шутник Баба-Зангар, а к «святому месту», как мухи на падаль, стали один за одним сползаться шихи. Популярность места при них однако не росла, так как шихи приходили уже изрядно потрёпанные жизнью и временем и, конечно, не могли при всём своём желании творить таких чудес, как Аман.
Это продолжалось до тех пор, пока не появился Хатам-ших, предки которого, как говорили, горели праведным огнём. Хатам-ших был молод и силён, и слава святого места при нём стала расти, как обильно поливаемое деревце. Особенно усердствовали в этом молодые женщины, желавшие иметь детей и почти всегда получавшие желаемое после паломничества к святому месту.
Однажды в ноги Хатам-шиха упала молодая жена старого бая. Ших помог и ей. Когда у бая родился сын, тот на радостях нарёк его Овлиякули, что значит «раб святого», и устроил на святом месте большой той. Он горячо благодарил Хатам-шиха за божие благословение, клялся ему в вечной признательности и смотрел на него голодными, тоскливыми глазами собаки, готовящейся укусить исподтишка.
Хатам-шиха предупредили, что бай догадывается, каким путём у него появился сын, и что вообще ходят нехорошие разговоры в сёлах, где дети матерей, побывавших на святом месте, удивительно похожи друг на друга. Не в меру ретивому служителю святого места доброжелатели советовали отречься. Однако здоровяк ших, налитый силой своих тридцати лет, только посмеивался и поводил могучими плечами, говоря, что всё в этом бренном мире — от аллаха.
Через несколько дней после тоя, Хатам-шиха вместе с женой зарезали. Отводя от себя подозрения в причастности к этому убийству, бай приказал воздвигнуть над могилой шиха и его жены мазар.
Долгое время «святое место» оставалось без служителя. Его-то и облюбовала пронырливая Энекути, когда ишан Сеидахмед выгнал со своего подворья её и Габак-ходжама. Зная, как действуют на впечатлительных женщин разные таинственные силы, она сразу же по приезде начала рассказывать каждому встречному и поперечному о том, что Хатам-ших и его жена стали настоящими святыми: по ночам под куполом мазара горит огонь, а в ночь на пятницу из гробницы доносятся голоса и стоны святых.
