Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)
Ханзода-бегим сама попросила у муллы Фазлиддина чертеж будущей обители.
— Купол вы хотите облицевать глазурованными плитками, да? А у вас их достаточно? — спросила она, глядя на бумагу.
Мулла Фазлиддин был вынужден теперь заговорить о своих нуждах. Ого, эта девушка была знакома и с архитектурой! Сколько же книг она перечитала?
— Мирза Бабур возвратится с победой и осуществит мечты отца, — сказала Ханзода-бегим твердо. — Мы будем много строить, и вы сами это строительство возглавите, мавляна!
Еще ни один голос в мире не звучал для муллы Фазлиддина так ласково, как ее. Ханзода-бегим! Сулило счастье, что в семье властителей нашелся человек, столь хорошо осведомленный в искусстве зодчества, относящийся к нему с пониманием и уважением. Но разве одно это поднимало дух муллы Фазлиддина, рождало в нем сладостное чувство благодарного влечения к бегим?
Ханзода-бегим внезапно заторопилась.
Он хорошо знал, что подниматься на скальную гору легче, чем спускаться с нее. Поэтому он решил сопроводить Ханзоду-бегим при спуске. На «адском мостике», как прозвали в народе узкую и скользкую каменную тропинку, сапоги девушки с гладкими кожаными подошвами заскользили. Потеряв равновесие, Ханзода-бегим протянула руку к наперснице, что спускалась чуть впереди. Но и наперсница качнулась, закричала от страха. Обе рисковали упасть, сорваться. Мулла Фазлиддин барсом выпрыгнул перед ними, обхватил обеих девушек. Молодая наперсница в ужасе ухватилась за него. Быстрая и ловкая, как лань, Ханзода-бегим лишь на миг оперлась рукой на обнявшую ее талию руку мужчины, выровнялась, обрела устойчивость и тихо сказала: «Спасибо». Мулла Фазлиддин ощутил теплое дыхание Ханзоды-бегим, аромат ее духов. Или то были не духи? Он вдохнул этот аромат и забыл, кто она, из какой семьи. Ханзода-бегим… Он крепко взял прохладную руку девушки и не отпускал ее до тех пор, пока не вывел гостью на тропинку, которая змеилась уже по ровному месту.
Это был необычный, волшебный сон, и длился он меньше, чем… полтропинки.
На другой день присланные Ханзодой-бегим двое здоровенных парней начали таскать наверх, к мулле Фазлиддину, нужные строительные материалы. Прошла еще неделя, и прибыли верблюды, груженные глазурованной плиткой. В каждой плитке мулла Фазлиддин видел отражение самой бегим, а вечерами, когда он оставался один, из железного сундука извлекался рисунок.
Сейчас, увидев, как приближается к нему Ханзода-бегим, зодчий почувствовал прежний душевный жар и прилагал все силы, чтобы не выдать себя.
2…Мирза Бабур спешился; он заметно повзрослел, стал похож на юношу. Даже походка его приобрела, на взгляд муллы Фазлиддина, солидную размеренность. Ну, что ж, три года прошло, как он вступил на престол, — годы забот заставляют быстро взрослеть и мужать. Только тонкий стан да угловатость плеч выдавали, что Бабур еще подросток.
Чтобы взойти на гору, пятнадцать лет — большое преимущество. Обогнав всех, Бабур легко поднимался с камня на камень, подавал руку то матери, то сестре, помогая им преодолевать трудные участки подъема. Большинство сановников осталось внизу. Тропа была узка, обитель невместительна, поднимался вместе с мирзой и самый близкий ему человек — визирь Касымбек, «кавчинец[67]», как его звали за глаза при дворе. Касымбек был дороден и потому начал задыхаться уже на полпути. Бабур приостановился. Касымбек обернулся к мулле Фазлиддину, поднимавшемуся последним в цепочке:
— Господин зодчий, как вам в голову не пришло выдолбить ступеньки?
Мулла Фазлиддин почтительно ответил:
— Если будет приказ повелителя…
Стоявший на ровном камне Бабур улыбнулся, юношески ломким баском перебил зодчего:
— Странно! Неужели и на вершину горы надо делать лестницы, как во дворце?
Касымбек, не считаясь с тонкостями этикета, простовато посетовал:
— Ох, повелитель, вашего покорного слугу от нота и лестница не спасет.
Засмеялась Кутлуг Нигор-ханум:
— Господин Касымбек, на такие утесы вынуждены подниматься пешком и шах, и слуга!
— И даже шахини! — пошутил Бабур, глядя на сестру.
Так, с шутками, и добрались они до площадки перед обителью. Небольшая постройка под голубым куполом сияла в лучах весеннего солнца так весело, что на душе Бабура сразу же стало светло и тепло. Душа полно вбирала красоту окрестностей, так хорошо видных отсюда (горы вдали, весенний ветер), и рядом радующие глаз узоры на колонках и перилах айвана, игру светотени на цветных глазурованных плитках купола…
Касымбек проводил Бабура, его мать и сестру внутрь обители, сам остался перед входом, у мраморных ступенек. Без разрешающего знака Бабура он не входил туда, где пребывали эти знатные женщины.
Мулла Фазлиддин тоже остался внизу у айвана.
Двери обители были отделаны резьбой и златокрасочной росписью. Бабур осмотрел эти прекрасные украшения на стенах и карнизах, а затем открыл двери. Пропустив внутрь сначала мать и сестру, прошел в хужру сам.
Внутри обители не было темно, но в соответствии с правилами в михрабе[68] теплилась свеча. В дневном свете, льющемся из окон, ее огонек был едва заметен, но, падая на стенные золотистые узоры, он придавал им дополнительную прелесть своими колеблющимися отблесками.
Бабур был необычно возбужден, восхищен. На стене ниши вокруг огонька свечи он увидел красные узоры. Спросил сестру:
— Это и есть «ислими гулхан»? [69]
Ханзода-бегим озорно улыбнулась:
— Если будет дарована мне пощада за несогласие, скажу.
Бабур тоже улыбнулся:
— Даровал, уже даровал. Скажите.
Ханзода-бегим обернулась и показала узоры над входными дверями:
— «Костер защиты» — вон там. Вы приняли за костер узор тюльпана, мой амирзода.
«Костер защиты»… Узоры, которые показала Ханзода-бегим, и вправду напоминали языки пламени. Ты подошел к входным дверям, и с тобой вместе подошли твои беды, они спешат проскочить и в помещение, но… останавливаются, их не пускает спасительный огонь… Бабуру почему-то вспомнилось, что по древнему обычаю и жениха с невестой обводят вокруг костра. Он посмотрел на сестру, признавая ее преимущество в знаниях такого рода:
— Вы правы, я совершил промах.
— Промах простительный, — вмешалась в разговор Кутлуг Нигор-ханум. — Потому что в этой обители узор нарисованного тюльпана горит столь же ярко, как костер!
Слова матери приумножили радость Бабура, и когда они вышли из комнат на айван, стоявший внизу мулла Фазлиддин заметил сразу, по лицу Бабура, как удовлетворен и обрадован мирза. И тут же услышал его восклицание:
— Хужра прекрасно подходит Баратагу, не так ли, господин бек?
Бабур с детства любил Баратаг. Эту высокую гору посередине ровной долины воздвигнул аллах воистину для того, чтобы удивлять людей. И впрямь какая-то сверхъестественная сила откуда-то подняла и принесла сюда эту часть некой необозримо огромной горы принесла и поставила на равнине очень удобно для обозрения со всех сторон.
Да, первая постройка, связанная с именем Бабура, после того как он стал властителем, была маленькая, но для него очень дорогая, полная сокровенного смысла, предвещающего будущее. Он очень желал, чтобы эта обитель стояла на гребне горы долго — как напоминание о нем людям.
Бабур вопросительно посмотрел на зодчего:
— Здесь, в горах, выпадает много дождей и снега. Долго ли устоит хужра на таком месте?
Кутлуг Нигор-ханум и Ханзода-бегим также заинтересованно посмотрели на зодчего. Колени муллы Фазлиддина предательски дрогнули от волнения. В поклоне он приложил ладонь к груди.
— Если то будет угодно аллаху, хужра простоит долго.
Касымбек поддержал его:
— Да, лет сорок — пятьдесят.
И по взгляду муллы Фазлиддина понял тут же, что подобным сроком обидел зодчего. Мулла Фазлиддин хотел резко возразить, но почувствовал на своем лице, будто ласковое прикосновение, чей-то взгляд. Он поднял голову и увидел, что это Ханзода-бегим смотрит на него, как бы сквозь тонкое шелковое покрывало, что скрыло ее лицо, призывает к сдержанности. Зодчий будто упал в огонь, вспыхнул (сейчас раскроется его тайна!) и низко-низко поклонился в ту сторону, где стояла бегим.
Ханзода-бегим сказала Бабуру:
— О мой амирзода! Эта обитель возведена истинно мастером, ее смогут увидеть многие поколения! Смотрите, те места, куда может попасть снег и дождь, скрыты отполированным гранитом, а основание хужры установлено на скале так крепко и прочно, что составляет с ней единое целое. Способности муллы Фазлиддина истинно велики. Как у лучших зодчих Герата и Самарканда.
Нельзя было допустить, чтобы мирза догадался о том, что на душе простого зодчего, воспылавшего любовью к дочери знатного властелина! Нельзя! Опасно и — безнадежно! Слава аллаху, поклоны обязательны… И мулла Фазлиддин в ответ на теплые слова Ханзоды вновь сделал низкий поклон. Но мало скрыть особый блеск своих глаз, еще и за словами последи, помня, что ходишь по острию ножа.
