Екатерина Двигубская - Ведьмы цвета мака
Но вернёмся к основной героине нашего повествования, которая в этот самый момент ходила около телефона и до крови кусала заусенцы. Марина никак не могла решить: звонить ей Иосифу Борисовичу — бизнесмену в белом костюме, на которого она опрокинула кофе, или нет. Она знала, что достигнет примерно того же результата, что и от встречи с Маратом Георгиевичем, лишь с той разницей, что Иосиф Борисович галантен, щедр и двадцатью годами моложе. Женщина глубоко вздохнула и порывисто приблизилась к телефону.
— Алло, — важно вылилось из трубки. Это был голос, сразу же внушающий уважение и знающий об этом.
— Здравствуйте.
— Марина? Ты где?
— В Москве. А вы где?
— В Париже.
— Как хорошо!
— Приезжай, я тебе завтра же самолёт пришлю.
— Не могу.
— Кошка заболела?
— У меня нет никакой кошки!
— У тебя вообще ничего нет, кроме надежды. Запомни, моя дорогая, женщин делают мужчины.
— По-моему, наоборот. Вы не могли бы мне одолжить денег?
— Сколько?
— Сто тысяч.
— Сумма немаленькая. Под проценты?
— На крайний случай, — недовольно просопела Марина.
— А зачем?
— Мне нужно расширить производство.
— Господи, что за язык! Приезжай в Париж, и тебе вообще ничего не придётся расширять, всё и так будет расширено.
— Так неинтересно. Да и не могу я. Нет, правда.
— Ещё скажи, что ты меня не любишь, что это безнравственно… Какие же вы, женщины, ханжи! Как вы любите прикрываться общими фразами! Тебе бы в Америке жить. Самое лучшее место для ханжей.
— Почему?
— Да потому что это не страна, а большой мираж. Ты никогда не задумывалась, почему Голливуд называют фабрикой грёз? Это очень точно, весь американский кинематограф работает на мечту — никакой воспетой статуи Свободы нет, на любое действие наложен закон: припарковался не там — штраф, пьёшь на улице — штраф, сделал женщине комплимент — тоже штраф, эдакая будничная каноничность. Нигде ты не услышишь Fuck off, и блестящие, нарумяненные калифорнийским солнцем блондинки не расхаживают по улицам, они сидят дома в своих кинофильмах и тонкими пальцами держат тонкие сигареты, которые, кстати, тоже никто не курит. И вообще американские женщины не пахнут, они, как их овощи, без вкуса и аромата. Ни духами не пахнут, ни потом, ни пиздой, ничем. Пустота. Американцы — люди в островной психологией, зарыли головы у себя на континенте и думают, что окружающего мира нет. И счастливых в Америке не больше, чем здесь, и улыбки их прилеплены неумело, наскоро, без французского шарма и английского ехидства. Б-р-р-р-р-р.
— Ух ты, вот так отповедь! Чем вам насолили американцы?
— Сделку мешают заключить. Ханжи проклятые! Прикрываются Священным Писанием, а сами так и шарят, чего бы стащить.
— Вы мне очень симпатичны, но…
— Это уже что-то! Дорогая моя, любить меня не надо. Со мною надо жить. Какая же ты дура, Марина! Я тебе полстраны предлагаю, а ты мне — сто тысяч.
— Так дайте.
— Не дам.
— Почему?
— Потому что это неправильно, содержать женщину, с которой не спишь.
— А как же благотворительность!
— Ну, это другое дело. Для этого мне нужен жалостливый предлог, а ты красивая, молодая — тебя совсем не жалко.
— Хотите, я с вами пересплю?
— Да. Приезжай в Париж. Ты даже не знаешь, какой я хороший. Как я хочу о ком-нибудь заботиться! Ты будешь рисовать, а я постучу в твою комнату и принесу чай с бутербродами. Я очень вкусно готовлю.
— Бутербродов мне не надо, и полететь я никуда не могу, у меня заказ.
— Идиотизм! Какой заказ?
— Двести пальто на утеплённой подкладке.
— Давай я их все куплю, только приезжай.
— Не могу. У меня договор подписан.
— Ты что, Марина, с ума сошла? Ты что, не понимаешь, с кем говоришь?
— Дайте сто тысяч!
— Приезжай — дам.
— Не могу. У меня мама болеет.
— Ну, тогда пока.
— Вы мне не поможете?
— Приеду — помогу.
— Я не могу ждать.
— У тебя есть альтернатива?
— Альтернатива всегда есть.
— Всё, пока. Тут мэр Парижа пришёл, а я с тобой вошкаюсь.
Марина услышала короткие гудки. Задумчиво постояв с минуту, она бросила трубку и пошла в цех. Ей вдруг показалось, что в углу пискнула мышь, она прислушалась — за стрекотом машин ничего не было слышно. Марина посмотрела на край рубашки, он был оторван и неопрятно приколот булавкой, сделалось стыдно, неожиданно она осознала, что всю жизнь о чём-то беспокоится: об оторванном крае, о деньгах, о плохом пищеварении. Единственное состояние, когда она ощущала некоторый покой, — это опьянение, но всё равно рано или поздно сквозь блевотную, мутную пелену она начинала чувствовать беспокойство, поднимающееся с самого низа и постепенно завладевающее всеми мыслями. Ни разу в жизни она не напилась до беспамятства, до совершения по-настоящему безумных, не выверенных разумом поступков. И если бы древние варвары спросили её христианскую душу — верует ли она во Христа, она бы соврала, солгала, чтобы не изжариться на костре, но в душе продолжала бы верить и проливать слёзы искупления. «Может, я и впрямь ханжа?» — подумала она и вдруг успокоилась. Она отстегнула булавку и обвела взглядом зал. Женщины усердно работали, но в воздухе чувствовалось напряжение. Марина прошлась по лицам швей, они были сосредоточенны и злы.
— Что случилось? — тихо спросила она у Наташи.
— Нина.
— В чём дело?
— Ворчит, что не для того окончила техникум, чтобы целый день пришивать рукава.
— Ну, так пусть пуговицы пришивает.
— Они портнихи, а не швеи-мотористки!
— Ах, вот оно что! Нина! — крикнула Марина.
Нина, войдя в кабинет, ссутулилась над столом хозяйки, которая вальяжно расположилась в кресле и пристально смотрела на девушку — она была высокой, с ямочкой-шрамом под левым глазом и редкими зубами, в щели между которых пролезал язык.
— Пиши заявление.
Нина вскинулась на Марину.
— Давай, давай. — Она протянула белый лист бумаги и ручку.
— Я не хочу.
— Не хочешь? Странно, а почему же столько недовольства?
— Я всем довольна.
— Слушай. — Марина встала и вплотную подошла к девушке, та отпрянула. Хоть Нина и смотрела на хозяйку сверху вниз, у неё складывалось полное впечатление, что Марина сейчас её раздавит. — Дорогая моя, везде бывают проблемы и нестандартные ситуации.
Нина вздрогнула, Марина притянула её за воротник.
— Грязный — надо быть аккуратней! Если ты, дрянь, ещё хоть раз откроешь свой поганый рот и что-нибудь скажешь по поводу того, что ты портниха, а не швея-мотористка, — я тебя уничтожу.
— Я думала…
— Тут мозговой центр я! А ты руки, рабочая сила. Понимаешь?
— Простите.
— Иди и помни это!
— Простите.
— Хорошо.
Нина вышла, у неё дрожали руки, она села за свой рабочий стол и расплакалась. Марина тоже села за свой рабочий стол, готовая расплакаться, но сдержалась. В кабинет вошла Наташа.
— Нина плачет.
— Пусть. В этом отличие сильного человека от слабого — одному хочется плакать, но он не плачет, а другому хочется, и он плачет. Сила в подавлении.
— Марина, так нельзя!
— Чего?!
— У неё истерика.
— Это работа, а не благотворительность. Если будет надо, я изобью её собственноручно. Холуи! Иди работай и не вмешивайся в мои дела.
Наташа поспешно вышла.
Через несколько часов Марина позвонила в дверь, как обычно три раза, но сейчас непривычно послышались шаги, и от этого сердце радостно затараторило. К ней выплыла улыбка, следом за ней появился Михаил, который походил на языческое божество — весёлое, беззаботное, полуголое. Вокруг его талии было обвязано полотенце, а в руках он держал букет цветов. Он нетерпеливо протянул его и увлёк Марину в квартиру. Капризным движением стащил с неё берет.
Берет лежал на полу в прихожей, а из комнаты доносились самые характерные для процесса продолжения рода человеческого звуки. Наконец, истязания плоти прекратились, и два перевёрнутых, растерянных лица успокоились на подушках.
— Чем ты занимался эти два дня?
— Поменял колёса, съездил на футбольный матч, встретился кое с кем.
Марина была оскорблена таким будничным набором обязанностей. За два дня, что он не звонил, она чуть не ослепла от слёз, сделала множество дел, а он лежит рядом с ней и ленивым голосом смеет сообщать, что ничего серьёзного с ним не произошло. Какая наглость, низость!
Марина порывисто встала.
— Ты куда?
— Чаю хочу! — гаркнула она.
На кухне Марина молчала, Миша, от нечего делать, начал листать журнал.
— Ты меня журнал позвал почитать? Ну, так давай!
Марина вырвала из Мишиных рук глянцевое издание, на его обложке красовалась рыжая девица в больших кожаных сапогах, на их загнутых носах расположились две жирные божьи коровки.
