Юрий Калещук - Непрочитанные письма
— Может, теперь-то уже выписали из больницы, — сказала Геля. — Месяц прошел, как я из Вартовска вернулась.
— Ладно, Геля. Доберусь дотуда — выясню.
— Послушай, — сказал Макарцев. — Ты Крылова знаешь?
— Анатолия Федоровича?
— Ну.
— Он буровым мастером был на Харасавэе.
— Сейчас у меня, в тампонажной конторе.
— Двести единиц спецтехники? Тесен мир.
— А прежде у геологов работал. Здесь, в Нягани. Связи наверняка остались. От геологов частенько вертолеты работают. От нас реже. А от них — и на Ханты, и на Сургут, и на Вартовск, и на Нефтеюганск.
— Нефтеюганск... — прошептала Геля.
— Что ж, надо попытаться, Сергеич.
— О том я и говорю.
— Как тебе на новом месте?
— Нормально, — пожал плечами Макарцев.
Геля вскинула на него глаза, но Макарцев погасил ее взгляд своими.
— Бумаги первое время жизнь отравляли, — сказал он, — Ты представить не можешь, Яклич, сколько писанины! Потом, правда, приспособился. Приходит какое-нибудь распоряжение — я его в нижний ящик: пускай отлежится... Если поступает вторично, скрепляю его с первым и перекладываю в ящик повыше. Ну, а если в третий раз все о том же — значит, делом заниматься стоит. Я им и занимаюсь. Однако такую проверку немногие распоряжения выдерживают. Наверное, и впрямь самые важные.
— А может — самые настырные?
— Может быть... Однако фильтр необходим. Иначе ничего не успеешь. Надо же из реальных возможностей исходить. Только кто будет думать о реальных возможностях, если распоряжения отдают, как правило, профессиональные конторщики, и реализм у них...
— ...конторский.
— Во-во. У меня и с Нуриевым на первых порах стычки бывали. Дает он подготовить какой-нибудь приказ — а я-то это дело с другой стороны знаю, не только из конторы. Вот и стараюсь поставить себя на место исполнителя. Генерал вызывает: «Что чикаться! Надо, чтоб они сделали то-то и то-то!» А я говорю: «Нельзя. Это невыполнимо. А невыполнимый приказ подрывает авторитет объединения». Покрутит он головой, покрутит, однако соглашается. Теперь вроде привыкли мы друг к другу...
— Зато я поначалу растерялась, — улыбнулась Геля. — Сам посуди, Юра. Пятнадцать лет мужика не видела — неделями, месяцами торчал на буровой. А тут — пожалуйста: завтрак — подай, на обед — приезжает, к ужину, правда, не всегда... Но дома мужик! Дома! Ей-богу, просто не верится... Только никак от своей буровицкой привычки вставать ни свет ни заря отказаться не может. Поднимется в половине шестого — и шебаршит, шебаршит... Объединение начинает в восемь, без пятнадцати отсюда служебные автобусы уходят, уазики, у кого они есть. А Виктор уже в половине седьмого с горки катится, на своих двоих... Правда, на Талинке или Ем-Eгe больше не пропадает неделями и месяцами. Дома. Просто-таки надоел.
— Ничего, Геля, — сказал я. — Он у тебя в Новосибирск и Томск укатит скоро. На неделю, на две.
— В Новосибирск? — заинтересовалась Геля.
— В Томск? — вяло произнес Макарцев. — Зачем?
«К чему такая спешка? — спросил я у Нуриева. — Разве не лучше было б, если бы весь 86-й год вы спокойно вели обустройство Ловинки, а уж потом начали разбуривать месторождение? Разве нет? А?» Мы говорили с ним об Урае и об Исянгулове, о Ловинке и о «курсе на новые месторождения»; за два с небольшим года он заметно переменился — нет, не постарел, хотя волосы поредели и поседели усы, однако взгляд по-прежнему лих, движения быстры, энергичны, однако чувствовались в этих стремительных движениях преодолеваемое усилие, превозмогаемая усталость — шел третий няганьский год упрямой погони за планом; Нуриев решительно заявил: «Ловинку должен разбуривать Исянгулов, душа из него вон! Кусты готовы, ЛЭП ведем, склад ГСМ строим, станки вот-вот поступят — монтируй и бури!» — а я, как и в урайском разговоре с Михальчуком, усомнился, что поспешное и неподготовленное наступление на Ловинку даст мало-мальски путный результат... «Утопающий хватается за соломинку!» — произнес Нуриев и с ехидством поглядел на меня. Ну да: он как бы знак подавал, что читал мое предыдущее сочинение про Нягань и про эту пресловутую соломинку и что ход размышлений о подмене целей ему не так уж далек, что и самого его гнетут эти шумные межумочные предприятия, приближающие к цели ровно на столько, на сколько измученного долгим рейсом моряка приближает к входу в гавань оптика подзорной трубы. «Утопающий хватается за соломинку! — повторил Нуриев. — На каждом селекторном совещании мы говорим: зачем торопиться на новые месторождения, когда по Талинке еще столько дел! Колоссальный объем бурения. Нестабильная добыча. Недостаточная геологическая изученность. Ненадежная, сиюминутная, поверхностная научная проработка...» — «Перед нефтяной наукой, по-моему, вообще никто не ставит глубоких задач. Только ведомственные. А ведомственная наука считает своим долгом научно обосновать всего лишь сложившуюся практику собственного ведомства. Если б наука обосновала необходимость всесторонней проработки традиционных месторождений, не было бы такой истерики — извините, Борис Исаевич, но другого слова подобрать не могу, да и не хочется — с выходом на новые залежи». — «Пожалуй. Мы вынуждены сейчас, в процессе эксплуатации, вести дополнительную сейсморазведку по Талинке, чтобы определить эффективные зоны, бесперспективные. Разведочные скважины стоят редко, и материал они дают куцый...» — «Отсюда и сложности с бурением на Талинке?» — «Естественно. Научные институты здесь свою задачу не выполнили... Нет, ну до чего же бедное у нас министерство! Умом бедное. Информацией. Оказывается, аналогичные пласты есть где-то в Грузии, а мы ничего не знаем, вслепую тычемся-.. Думаю, надо съездить в Томск, Новосибирск. Говорят, тамошние ученые нашли новый метод вскрытия пластов, подобных талинским. Поедет туда начальник одного из отделов объединения. Это наш старый работник, седая, светлая голова! Умница!» — И опять он поглядел на меня с плохо скрытым ехидством. «Не про Макарцева ли вы говорите, Борис Исаевич?» — «Ну да, про Макарцева, про кого же еще? Он тут буровым мастером работал, а когда Тычинин приехал и стал моим замом по бурению, он забрал Макарцева в объединение. И правильно сделал!» Нет, Борис Исаевич, не стану напоминать вам предыдущий наш разговор о Макарцеве, в декабре 83-го: «Не тот человек! Тут бывший начальник УБР подобрал контингент...» Просто буду считать, что вы сами с собой прежним не согласны, не разделяете прежнюю свою оценку, потому-то и завели разговор о «седой, светлой голове»...
— В командировку поедешь, — сказал я Макарцеву. — За новыми методами. — И объяснил, в чем дело.
— Да какие там методы! — буркнул Макарцев. — Две цифры сошлись случайно — вот уже и метод. Не поеду.
— А мне в Куйбышев надо, — сказала Геля.
— Надо, — вздохнул Макарцев.
— Нет, ты ничего не понимаешь! — внезапно возмутилась Геля. — Мне тот парень совершенно не нравится!
— А Лене? — легкомысленно спросил я и тут же был сметен уничтожающим Гелиным взглядом с лица земли.
— О чем вы еще говорили с генералом? — спросил Макарцев.
— Все о том же.
— Не пойму я тебя, Яклич. — сказал Макарцев — Что ты так урайских защищаешь?
— Не то слово, Сергеич. Я пытаюсь понять...
— Что?
— Пять лет назад объединение перевели из Урая в Нягань...
— Перевели! — хмыкнул Макарцев. — Да их бульдозером сдвинуть было нельзя — зубами вцепились в свои огороды.
— Ладно — не людей перевели, урайцев и впрямь в Нягани осело немного, а административное подразделение. Зачем Ураю объединение? Бесперспективный район, вся перспектива здесь, в Нягани.
— Так оно и есть.
— Допустим. Но пока основную долю добычи объединению дает Урай. А с этого года Урай же обязан еще и новыми месторождениями заниматься. Понимаю, что у вас своих проблем полно. Но у них тоже проблемы! Только до урайских незадач никому нет дела. Может статься, что объединять няганьские и урайские занятия не имело смысла — разные возможности, дурная связь. Однако обосабливать их — тоже не резон. Тут ведь еще и такую подробность следует принимать в расчет — административные границы геологию не колышет, нефть залегает, не считаясь с тем, какой район и какая область раскинулись на поверхности...
— Это верно, — засмеялся Макарцев. — Та же Ловинка: разбуривать ее должны урайцы, парадом командуют как бы из Нягани, а расположено месторождение на территории Советского района.
— Слыхал я про это. Вадим Георгиевич Калайков рассказывал, что по любому поводу приходится собирать этакий большой хурал — три партийных секретаря из разных районов и хозяйственные боссы от нефтяников, лесников, строителей, дорожников и тэ дэ и тэ пэ...
Горком партии в Нягани стоит у бетонной трассы, рядом с выездом на месторождение — то ли подальше от города, то ли поближе к работе. Хотя было здесь не до выбора — в Нягани не хватает не только жилья. Узбекские дорожники, не раз выручавшие объединение «Красноленинскнефтегаз», помогли и горкому — передали ему только что законченное здание своей конторы. Прекрасная работа дорожников из Узбекистана стала привычной, сегодня даже представить нельзя, что всего несколько лет назад, когда уже шла эксплуатация Красноленинского свода, здесь не было ни одного километра круглогодичных дорог. Теперь ждут, когда в Нягани обоснуется узбекский трест жилищного строительства, а пока... «Трест «Приуралнефтегазстрой», — сказал мне первый секретарь Няганьского горкома партии Вадим Георгиевич Калайков, — сорвал нам и продолжает срывать программу по жилью и соцкультбыту. Трест стал куда мощнее, чем был два года назад, но еще больше выросли у него объемы производственного строительства. Мы говорим: стройте — жилье! Стройте — детсад! А трест отвечает: министр требует, чтобы мы строили компрессорную станцию. Мы управляющего трестом — на бюро: ты где на партучете состоишь? уяснил? А он в главк, главк — в обком, из обкома — нам...» — «Интересуются: где вы на партийном учете состоите?» — «Приходится заниматься совершенно не свойственными партийному руководителю делами, — сказал Калайков. — Звоню министру! Пишу министру! Прошу министра! Работаю диспетчером! Для городской партийной организации нет сейчас задачи более важной, чем объекты жизнеобеспечения: здравоохранение, связь, торговля, гортранспорт. Однако ведомственная чересполосица душит нас. Административные границы как-нибудь одолеем. Найдем общий язык. Но как одолеть межведомственную нестыковку, несогласованность? К 90-му году город должен вырасти до шестидесяти тысяч жителей. Это только по основным производствам, сегодняшним. Но к 90-му году здесь должны развернуться энергетики, к тому времени на строительных площадках у них тысяч десять должны работать...» — «Значит, только энергетики добавят городу двадцать пять — тридцать тысяч жителей». — «Конечно. Плюс к основным производствам. Мы эти сложности не планируем. Их жизнь планирует. Меня вообще тревожит позиция энергетиков. Дефицит электроэнергии — это же наше проклятье! Здесь уже сейчас — сейчас! — необходим мощный специализированный трест. Но что-то не слыхать об этом. Спохватимся, когда опять гнать придется...» — «Но почему же гнать? Почему нельзя наконец научиться поступать по уму, по сердцу, по закону — экономическому, нравственному, социальному?» — «Хотите, я задам вам вопрос?» — -«Пожалуйста, Вадим Георгиевич». — «Надо срочно рубить лес, вести подготовительные работы под свайное поле. Тут два пути. Первый. Можно потребовать от НГДУ прислать сто человек с топорами, от леспромхоза — двести с пилами, поручить спецстройуправлению снарядить «Комацу», ну и так далее. Вариант второй: одной организации дать гектар, другой — два, третьей — три, четвертой — полтора. И сказать: как хотите — зубами, ногтями — а чтоб через трое суток ваши участки были готовы! Вы за какой вариант?» — «Скорее — за первый». — «Ага, и наш мэр тоже. Дескать, этот вариант экономически грамотен, а второй — чистейший волюнтаризм! Может быть. Но я все-таки за второй вариант. Потому что боюсь. Потому что убежден — в первом варианте наш милейший мэр будет два дня выяснять, почему лесники явились без пил, нефтяники прибыли не туда и не тогда, а «Комацу» и вовсе не оказалось... Нет у нас привычки к экономическим методам управления. Люди к таким методам не привыкли». — «Не те люди, что ли?» — «Не понял». — «Да я часто это выражение слышу — «не тот человек», «не те люди»... Дескать, были б другие — иначе бы дело сладилось. Вы не об этом, Вадим Георгиевич?» — «Нет, — жестко сказал Калайков. — Не об этом». — «Вы как пришли на партийную работу?» — спросил я. «От сохи!» — с неожиданной задиристостью ответил Калайков и улыбнулся. Я поглядел на него и тоже заулыбался: с такими плечами, крепко сбитой фигурой его и впрямь легко было представить и в кабине трактора, и в чистом поле с косою в руках. «Занимался добычей газа, в Игриме, — добавил он. — Избрали». — «Честно говоря, Вадим Георгиевич, меня тревожит, когда громкими словами «человеческий фактор» пытаются обозначить не подлинные богатства личности, а все тот же пресловутый «палаточный энтузиазм». — «Опасность такой подмены есть... — задумчиво произнес Калайков. — Но знаете что? Именно здесь, в Нягани, я еще раз убедился, насколько высок потенциал советских людей. Тут авария была, слышали?» Я поежился: «Слыхал...» — «Да, теплоснабжение у нас хлипкое, чуть что — и... В общем, город практически заморозили. В феврале! Создали штаб, начали принимать оперативные меры. Меняли стояки, задвижки, линию латали... И каждый день звонки — сюда, в кабинет, и домой. Но вот что характерно. В первый день звонят: «Ага, тебе тепло, а мы...» А на второй: «Дайте нам инструмент! Дайте фронт работ!» Весь город городу и помог...» — «Мне кажется, — сказал я, — что, когда говорят о «нетехлюдях», просто забывают или стараются не думать, что люди могут проявить себя, раскрыть свои возможности только тогда, когда все прочие обстоятельства этому сопутствуют. Я не экстремальные обстоятельства имею в виду, а нормальные организационные, технологические условия, уровень управления...» — «Очень остро вопрос был на съезде поставлен. Не помните?» — «Вы о чем? Я не весь доклад слышал — свет гас то и дело...» — «Опора ЛЭП упада. Пока переключали на аварийку...» Калайков порылся в бумагах, достал выписку, прочитал: «Практика показала несостоятельность представлений, согласно которым в социалистических условиях соответствие производственных отношений характеру производительных сил обеспечивается как бы автоматически. В жизни все сложнее. Да, социалистические производственные отношения открывают простор развитию производительных сил. Но для этого они должны постоянно совершенствоваться. А это значит, что нужно вовремя замечать устаревшие методы хозяйствования и заменять их новыми...» Он отложил выписку и задумчиво повторил: — «В жизни все сложнее...» — «Наверное, потому-то и нет привычки к экономическим методам управления, что нет пока последовательности в их применении. Привычнее дробить дорогу к цели на всякие там отрезки и отрезочки с произвольными промежуточными финишами — и у каждого устраивать праздничный митинг. Так и цель-то забывается». — «Нет. — возразил Калайков. — Цель мы всегда хорошо видим. И дорогу к ней. Только постоянно себя редактируем — а делаем вид, будто это жизнь нас редактирует. Напряженные планы? Хорошо, давайте трудиться с полным напряжением сил. Но помимо наших сил для выполнения напряженного плана нам необходимо — ну, к примеру, двенадцать сваебоев. Если б дали одиннадцать — это напряженно, однако попробуем. Но дают шесть! Дают два! Ладно, еще поднапряжемся, план 86-го вырвем — а дальше?.. Мы хорошо знаем и говорить научились толково — про то, что любое новое дело начинать надо с дорог, жилья, энергии, магазинов, детсадов, кинотеатров, а начинаем всегда с производственных объектов. Но это же все равно, что выдернуть из трясины одну ногу, увязнуть другой, бух — и на карачках, и мордой в грязь... Весь 86-й год спланирован по принципу — вытащить одну ногу и увязнуть другой...»
