Юрий Калещук - Непрочитанные письма
— Известно ли тебе, — спросила Геля, — что твой Богенчук снова в больницу угодил?
— Что с ним?
— Когда в Вартовске была, мельком слышала. Как будто опять из-за той аварии.
— То-то давно его подписи в газете не видно, — сказал я. — И вообще газета сильно переменилась.
— Так у них... — махнула Геля рукой. — Наверное, знаешь.
— Знаю.
В конце весны 85-го года летел я в Нижневартовск через Тюмень, зашел в сектор печати обкома. Хозяин кабинетика, с которым был я знаком по прежним поездкам, участливо обсудив со мною маршрут и задачу, выразив желание помочь, предложил записать имя-отчество, телефон редактора нижневартовской газеты. «Спасибо. Но зачем? У меня есть телефон Андросенко». — «Там уже другой редактор. Андросенко снят с работы горкомом партии». — «За что?» — «А Дорошенко вы знаете?» — «Конечно». — «Подвел он редактора. Всю газету подвел...» — «Да расскажите вы толком, Вячеслав Петрович!..» Хозяин кабинетика, помявшись, сообщил, что Дорошенко написал (а Андросенко напечатал в газете) статью, где в «издевательской форме» говорилось о той помощи, какую оказывает страна Тюмени в последние полтора года; даже об одобренной! ЦК! инициативе! Татарского! и! Башкирского! обкомов! которые прислали сюда не то что отдельные бригады, а целые управления по ремонту скважин, автор додумался — просто вымолвить неловко! — написать, что эти управления внесли еще большую сумятицу в общую неразбериху. «А это, — хозяин кабинетика строго поднял палец, — вопрос уже политический: сеется национальная рознь...» — «Да будет вам, Вячеслав Петрович, — сказал я. — Зачем зря словами бросаться? В газете? Национальная рознь? Вообразить себе подобного не могу. Нет у нас таких газет. А если б случилась — ею бы не сектор печати, а прокуратура занималась. По статье семьдесят четвертой Уголовного кодекса РСФСР. За пропаганду национальной вражды. Вы бы мне лучше статью показали, а?» — «Нельзя, — развел руками Вячеслав Петрович. — Куда-то она из подшивки делась...» Статья впоследствии все же отыскалась — замусоленная ксерокопия газетной полосы, вся в карандашных подчеркиваниях, — хозяин кабинетика из личного сейфа ее извлек. Но еще до того, как он решился на этот отчаянный поступок, мне довелось прочитать реплику в областной газете — сто строк малоубедительного, однако вполне подобострастного текста, обвиняющего городскую газету в предвзятости. Статья, однако, такого впечатления не оставляла. Володя Дорошенко — по нынешним меркам ветеран Самотлора, с нефтяными делами не понаслышке и не вприглядку знаком — он и в этой «крамольной» статье трезво анализировал сложившуюся на Самотлоре ситуацию — рассказал и про круглосуточные бдения министра и его замов на промысле, когда они всех там задергали, всерьез полагая, что оперативную помощь оказывают; и про «спасательные бригады», про судорожные стремления немедля поправить дело на одном конкретном участочке (тогда таковым был выбран ремонт скважин) усилиями все тех же «летающих-латающих»; и про то, что башкирские и татарские бригады, приехавшие помогать, вопреки обещаниям, заверениям и здравому смыслу, прибыли на Самотлор далеко не лучшим своим составом да вдобавок без необходимого для работы оборудования — значит, чтобы не дать погаснуть «инициативе, одобренной ЦК», следовало отобрать механизмы у тех, кто уже умеет, и отдать тем, кто еще не умеет: результат здесь легко предсказуем, но больно он не рапортабелен... В общем, толковая, грамотная статья, и продиктована она желанием перемен по сути, а не по форме, приличествующей случаю, «когда вся страна протянула руку братской помощи Западной Сибири». Не пора ли, кстати, разобраться, кто кому задолжал? Как говорится, все свои... Можно, конечно, в течение ряда лет скармливать скотине иноземное зерно и, подбив бабки, с удовлетворением констатировать, что по потреблению мяса на теоретическую душу мы вышли на такой-то вполне пристойный уровень, — только в течение этих лет мы потребляли не говяжьи бифштексы, не свиные колбасы и не молочные сосиски, а сырую нефть: валюту, вырученную от продажи нефти, мы исправно проедали всей страной, а нефть для продажи давал и дает стране в основном тот самый ее регион, где промышленное обустройство обеспечено, быть может, на две трети, а социально-бытовое едва ли на треть. Иначе говоря, долгие годы на месте одной из трех опор в промышленном обустройстве и на месте двух из трех опор в обустройстве социально-бытовом стоял человек, да не просто стоял, а обеспечивал рост добычи, все глубже и глубже утопая в болотах западносибирской равнины, и когда в одночасье, одновременно, одномоментно и уже навсегда устали бетон, сталь, недра, человеческая плоть и добыча начала сокращаться, реакция последовала незамедлительно — то был раздраженный окрик в адрес людей-опор: «Не так стоите! Не так держите! Куда вы там смотрите, черт бы вас побрал!» — а потом зазвучало на все лады слово «долг», во всех значениях и вариациях, отпущенных ему толковым словарем, — от долга гражданского до заемных денег... Про это, разумеется, в статье Володи Дорошенко не было ни слова; читая ее, я просто вспоминал о том, вкруг чего постоянно вращалась мысль во время поездки по тюменским краям и что по прибытии домой не могли вытеснить другие заботы и иные раздумья. А хозяину кабинетика я сказал: «Где же вы тут криминал нашли, Вячеслав Петрович? Дельная статья и весьма своевременная». — «Нет, — возразил Вячеслав Петрович. — Нельзя сейчас так. Не то время. Ситуация!» В этом было даже нечто мистическое — «не то время», «не те люди»... Но где же «то»? Где «те»? «И еще, — уточняюще произнес Вячеслав Петрович. — Ведь это горком снял Андросенко. Понимаете?» — Ага, — сказал я. — И эту дурацкую реплику в областной газете тоже горком организовал. Да?» Хозяин кабинетика не ответил, да тут еще и телефон зазвонил. Межгород. Нижневартовск на линии, а речь все о той же статье да об Андросенко. Абонент Вячеслава Петровича, судя по всему, был обеспокоен, что Андросенко в Москву наладился, жаловаться собирается. «А вы из партии его исключили, Людмила Викторовна? — мягко поинтересовался Вячеслав Петрович. — Нет? Ну вот: вы к нему по-хорошему отнеслись, а он... Если б вы его из партии исключили, он бы никуда жаловаться не стал. Упущеньице с вашей стороны, Людмила Викторовна...» Через день я был в Нижневартовске и, конечно же, первым делом зашел в редакцию — в ней только и было разговору, что про историю с Андросенко, да еще вся редакция распевала меланхолическую песенку на чудовищном волапюке, сочиненную Ваней Ясько и Федей Богенчуком:
Ун моменто Дорошенто написанто компременто,
Андросенто посмотренто и сказанто: «Бомбоменто!»
О, йес!
Ун моменто другоментно на вторенто полосенто
обложенто Мальцснантно нефтенанто-короленто.
О, йес!
Мальценанто наплеванто сочиненто Дорошенто —
ведь именто хорошенто пенсиненто.
О, йес!
Впрочем, «вся редакция» — это сильно сказано и неточно. Во-первых, сидел в своем кабинете новый редактор — тихий, болезненного вида мужик, попавший в эту ситуацию, как пресловутый кур в ощип. Да и среди старых, испытанных кадров началось некоторое брожение, и кое-кому (одному славному пареньку, выросшему в этой газете от практиканта до заместителя редактора, к примеру) вдруг захотелось показать, что, если бы он(она, они) руководил газетой, подобного недосмотра не «лучилось бы...
Плохоненто Дорошенто, плохоненто Андросенто —
Андросенто ун моменто отставенто газетенто.
О, йес!
Что ж, когда говорится, что друзья познаются в беде, — это не только и не столько к героям наших сочинений имеет касательство: к нам самим, быть может, в самую первую, льготную или, наоборот, самую строгую и безжалостную очередь. Ни Ясько, ни Богенчук от «штрафников» не отступились, вместе перебирали возможные варианты зашиты. Андросенко отправился в Москву. Потом ждал. До зимы. В декабре 85-го в Тюмени состоялась областная отчетно-выборная партконференция. Один из абзацев отчетного доклада прозвучал на конференции так: «Имеются и ошибки в руководстве партийных комитетов своими газетами. Нижневартовский горком КПСС, рассматривая вопрос о статье в городской газете, критикующей работу нефтяников, наряду с верными замечаниями допустил необоснованные оценки в адрес редактора...» Сказано явно нехотя, да и не очень внятно. Горком, рассматривая вопрос... наряду с верными замечаниями... К той поре я уже не только догадывался, но знал, что реплика-окрик в областной газете появилась не по инициативе ее автора, а по заказу обкома партии. Хотя преуменьшать заслуги автора тоже не след, называть его имя я просто не хочу. Пускай и не в нем, собственно, дело. Как бы ни была высока трибуна областной партконференции, высота искреннего и самокритичного признания ошибки оказалась не взятой. Не прошло и месяца, как бюро обкома вынуждено было вернуться к этой истории, и, когда в начале февраля 86-го я вновь появился на пороге кабинетика Вячеслава Петровича, хозяин развел руками и сказал: «Как видите, товарищи из горкома оказались не правы. Их поправили». — «Ошибочка, значит, вышла?» — осведомился я. «Бывает, — миролюбиво произнес Вячеслав Петрович. — Вообще-то им ясно было сказано. А они не поняли». — «Кто?» — «Горком». — «А-а... И теперь что же, Андросенко в прежней должности восстановили?» — «Но там же...» — укоризненно посмотрел на меня Вячеслав Петрович. «Да, там новый редактор. Правда, не сам он сорвался со своей работы и переехал из дома в гостиницу, в другой город. Это же вы его перевели — или горком? — перевели немедля, когда Андросенко даже отпуска своего не отбыл... Но эти юридические тонкости оставим. Скажите мне просто: где будет работать Андросенко?» — «Скоро должно состояться решение об открытии новых районных газет в Радужном, Лангепасе и Нягани. Думаем предложить Андросенко должность редактора газеты в Радужном...» — «Вы у Андросенко дома бывали?» — «Какое это имеет значение?» — «Да никакого. Просто Володя Андросенко за столько лет мыканья по Северу наконец получил приличную квартиру. В Нижневартовске. А теперь он должен в балок перебираться? В Радужном? У него, между прочим, семья, две дочери...» — «Дадут ему квартиру». — «Со временем, конечно, дадут. Только почему за вашу ошибку должен Андросенко платить? его дочери? новый редактор, которому от этой истории тоже не по себе?..» — «Дадут, дадут ему квартиру! Что вы так беспокоитесь! Других забот у вас нету?» — Есть, Вячеслав Петрович, есть... Уже десять месяцев, подумал я, и Андросенко, и Дорошенко заняты рекреацией справедливости. Это занятие, строго говоря, поглощает все их силы. Те самые, кои могли быть направлены на строительство нового, а не на восстановление разрушенного. Уже десять месяцев они заняты не своим делом. Точнее, не заняты своим. Но что такое десять месяцев? Даже года не прошло... Где-то в те же дни я читал книжку, выпущенную «Известиями», — «Уроки Аграновского». Едва ли не в каждом из воспоминаний коллег очеркиста глухо звучала тема семи потерянных лет. Эти семь лет газетой командовал человек, который считал, что аналитическое дарование Анатолия Аграновского не созвучно эпохе зрелого социализма. Семь лет — быть может, лучшие свои семь лет — крупнейший очеркист страны работал в письменный стол, в ящик. Пока не пришел новый главный. Тот и прежде руководил «Известиями», он раньше и теперь полагал, что перо Аграновского необходимо не только газете — оно необходимо времени, эпохе. Эпоха оставалась, а времени уже не было. Последнюю свою статью очеркист не закончил... Но если он остался бы жив, тех семи лет ему бы никто, никогда не вернул — и то, что могло быть сделанным, осталось не осуществлено. Навсегда. Есть у моего друга, Краснопресненского Затворника, трагические стихи:
