Иван Машуков - Трудный переход
— Маланья-то, паря, жива… — Он опустил голову.
Палага замерла. Вот из кипящей смолы её вытащили и сразу бросили в ледяную воду! Она вся похолодела.
— Жива Маланья, — повторил Демьян, — да только не вышла у нас с нею любовь…
Демьян сказал это как бы через силу и сидел молча, с опущенной головой. Кто знает, какие мысли волновали его в эту минуту! Палага перевела дыхание. А он, словно справившись с собою, заговорил:
— Это, паря, была девка-краля. Песенница! — Глаза Демьяна зажглись ярким светом воспоминания. — Мы с нею сызмалу вместе. Мой отец и её отец были вечные батраки. В соседях жили. Помню, я её один раз от бодучего быка уберёг. Бегали мы на лужке около ихней избы. Лето было. Глядим вечером — стадо идёт. А впереди, паря, здоровущий бы-чище. Мы на лужке-то играли. Там лужок был хороший, трава мягкая. Мы нарвём-нарвём травы, кучки из неё наделаем. Это у нас копны. Потом из этих копён стог мечем.
Как мужики сено косят, так мы в это и играли. На Маланьке было платьишко розовое. Вот бык-то и сдурел, как его увидел. От стада на нас кинулся. Подбежал, копытами землю отрывает, рога книзу уставил, ревёт… Маланька-то за меня держится. Я её загораживаю. На мне картузишко был какой-то, я возьми да и кинь его в быка. Эх, как подденет он этот картузишко рогом! Да потом как начнёт ногами топтать, а мы убежали! Ух, и страшно же было! Даже и теперь вспомнить мне про это — один ужас…
Демьян, по своему обыкновению, замолчал, как бы прерывая этим свой рассказ. Но Палага знала, что он теперь уж, если начал, не остановится на полуслове. Она ему верила. И её страшило, что душою Демьян тянется, может быть, прочь отсюда. И она завидовала той далёкой девчонке Маланьке, которая была подружкой Демьяна в его детские годы. Да и не только, как видно, в детские…
— Бык этот был чистая беда, — продолжал Демьян после некоторого молчания. — Мы в другой раз этого же быка напугать хотели. Ребятишки… — Демьян усмехнулся. — Только это уж не летом, а осенью было, — отвлёкся он в сторону. — У нас осенью, как хлеб уберут, скот выгоняют в поле, за поскотину. Пока первый снег не упадёт, он там и пасётся. Вот мы и пасли коров, овец. Несколько нас было, гавриков. Видим, этот же бодучий бык с коровами ходит. А я был на него злой за Маланьку. Скинул с себя шубёнку — у меня шубёнка была, — выворотил её шерстью наружу, опять надел, встал на четвереньки — и к стаду. Будто я волк! Умишка-то у меня тогда совсем не было! — Демьян покачал головой. — Вот этот бык не только что сам испугался, а за мной бросился. Я от него, он за мной. Хорошо, что остожье недалеко было загороженное. Там чья-то хлебная кладь стояла, я в это остожье! Тем и спасся. Так бык-то аж это остожье раскидывать рогами начал, вот до чего остервенел!
— Ну, тогда мне здорово от тятьки попало. Ребятишки сказали ему, как я быка-то дразнил. А отец Маланькин моему отцу говорит: "Зачем ты Демку наказываешь, он вон как за мою девчонку заступается!" Стали над нами смеяться. "Жених да невеста", — про нас говорят. А мы ничего, играем… И так мы возрастали сколько годов, я уже не знаю, а только выросла Маланька, и стыдно мне стало с нею играть…
Демьян опять замолчал. Палага сидела рядом с ним неподвижно. Она слушала, боясь пропустить хотя бы одно слово. Руки их уже не были вместе. Рассказывая, Демьян поглаживал иногда её руки, а Палага молча смотрела на него.
— И скажи пожалуйста, почему это бывает? — вновь заговорил он. — То все мы с нею играли, бегали друг за дружкой. А тут я как-то неловко схватил её. Она крикнула: "Ой, Дёма, не надо!" Я её отпустил. Она застыдилась. Мне тоже, понимаешь, так стыдно стало, что хошь пропадай, а отчего — не знаю. Вскорости отец мой надорвался на чужой работе и помер. А мне пришлось батрачить. Эх ты, жизнь наша! — Демьян покрутил головой. — Покуда я чужим коровам хвосты крутил, Маланька-то уж вон куда поднялась! Первая на деревне девка. Красавица. Да и я парнем стал. Прошу бывало покойницу мать: "Мама, ты уж погладь мне штаны-то, я на вечерку пойду". А приду на вечерку — только одну Маланью и вижу. Дружили мы с ней. Какие у неё секреты заведутся, она всё мне говорит. Стал к ней свататься один богатенький. Я это ужасно переживал. Паря, ночей не спал — всё думал, как бы этого богатенького ненароком ушибить, чтобы он к Малаше больше не привязывался. Да она сама ему отказала! Отец, мать, родные — всё уговаривали её выходить за богатенького. А она ни в какую. "Мне, говорит, в нашей деревне один человек глянется, за него и выйду". Это она про меня… Да только так-то, как она говорила, не получилось у нас… Алексей мой товарищ, батрак такой же, понравился ей ещё больше, чем я. Он, Алёха-то, песни петь любил не хуже Малаши. Бывало как начнут они, а я слушаю. Вот мне Малаша как-то говорит: "Дёма, ты почему не поёшь?" А я как посмотрю на них, так мне и петь не хочется. Всё у них между собою ладно выходит, а я вроде лишний. Когда уже они поженились, мне Малаша сказала: "Эх, Дёма, жить бы нам с тобой вместе, да, вишь, Алексей-то мне всю душу перевернул своими песнями. Не могу я без него". А я мог? — вдруг с силой сказал Демьян. — Я ведь тоже был весь тут. Не умел песни петь, как Алёха, верно. Да разве ж с песнями жить-то?!
Палага поняла уже смысл Демьянова рассказа, успокоилась и сидела притихшая, а он продолжал:
— Вот как оно было… И Алексею я добра желал, потому как он наш брат — батрак. И Маланью мне было жалко. И за себя обидно! Как убили Алексея, ужасно я переживал. На войне себя не жалел, в самый огонь бросался.
Ведь он за меня пострадал, Алексей-то, жизни не пожалел! Да ещё и Малашу мне препоручил! Ну ладно. Пришёл я с войны. Встретила меня Маланья. Поцеловала. "Знаю, говорит, всё знаю". И заплакала. Посидели мы. "Как же нам теперь-то?" — спрашиваю её. А она покраснела, да и говорит: "У меня, Дёма, своя жизнь, и ты тоже живи по-своему".
— Да как же это она могла! — возмущённо воскликнула Палага. — Вот бесчувственная! — Палага была оскорблена за Демьяна.
А он покачал головой.
— Могла…
Но вот он быстро, резким движением поднял голову, открытым и смелым взглядом окинул Палагу, как бы желая открыться перед нею весь, до конца.
— Не любила она меня, вот и могла, а я-то думал, что любит! — заговорил он горячо и возбуждённо. — Я-то всё надеялся. А потом как задурил! На всю Ивановскую, паря! — Демьян покрутил головой. — Пить, гулять начал. Другой и жизни мне нету. По невестам ходил, как будто себе жену выбираю, а сам всё надеюсь: "Может, одумается Маланья, позовёт меня". Наверно, был я тогда как слепой. Маланья-то в активисты вышла. Она и в сельсовете и везде. На собраниях говорит. А я всё такой же. Приду в сельсовет — там она. На собрании её голос слышу. Мне бы надо было тоже в активность удариться, может она бы на меня тогда посмотрела. Да меня гордость взяла. И так это у нас тянулось сколько годов. Увидит меня: "Дёма, ну зачем ты себя мучаешь?" А мне уж, паря, всё нипочём! Потом слышу: в райисполком её выдвигают. Уедет, значит, она из нашей деревни. Вот тогда и я взял котомку за плечи. Решил податься на железную дорогу. Это аж о прошлом годе было. Услыхала она, что я ухожу, пришла проводить. Далеко провожала, за самую деревню. Остановились мы с ней. "Прости ты, говорит, меня, Дёма, за ради бога, не хотела я жизнь твою губить, да ведь сердцу-то не прикажешь. Суди уж меня, как ты хочешь!" А что же мне судить? Разве она виновата? Эх! — Демьян махнул рукой. — Обнялись мы с ней, поцеловались. Посмотрел я на неё в последний раз. И тут, понимаешь, мне в голову ударило: да ведь не та уж эта Маланья, другая. И я другой. Да как же нам жить-то? И вот ушёл я. И попал, паря, на лесоучасток Партизанский ключ, б столовку. Тут одну девчонку встретил… — Демьян с хитрым видом повернулся к Палаге. Но она не дала ему договорить — порывисто обняла его, прижалась своим лицом к его лицу, горячо заговорила:
— Демушка… чего уж тут… Пускай она не любит, а я люблю!
Кто узнал бы сейчас в этой плачущей и смеющейся девушке суровую и непреклонную Палагу! Демьян бережно взял её за плечи…
Любовь преображает человека — это сказано кем-то давно и неспроста. Демьян Лопатин, как на крыльях, летел в свой барак у Красного утёса. Сам-то он тоже полюбил Палагу, да не мастер был в любовных объяснениях. А тут всё вышло само собой… В Палаге были те черты самостоятельности и собственного взгляда на вещи, которые и в Маланье его притягивали. Теперь Демьян знал, что будут они с Палагой жить вместе в той светлой квартирке в новом бараке, о которой он ей только что рассказывал. Они поженятся, он, может быть, будет учиться "на техника"…
Эх, Демьян, Демьян! Наконец-то, "паря Дёмша", устраивается твоя судьба, кончаются твои партизанские похождения…
Демьян спешил к себе. У Красного утёса жили рабочие, занятые на строительстве узкоколейки. С конца лета и за осень они успели километра на два протянуть стальную нитку. Линия шла по готовой просеке. Прямо на глинистую почву, намертво схваченную внизу вечной мерзлотой, засыпанную сверху красным камнем из утёса, клались толстые шпалы и к ним железными костылями пришивались рельсы. В трёх местах пришлось делать выемки — прокладывать путь среди каменных осыпей. Всюду здесь валялись шпалы, рельсы…
