Александр Хьелланн - Фортуна
Подойдя к холму, он невольно остановился перед удивительным зрелищем. Он бывал здесь ежедневно и знал каждую мелочь, но сегодня все было настолько переделано, что казалось ему чужим и незнакомым.
Большая трибуна на холме пестрела разряженными дамами; там то и дело взлетали к небу пробки шампанского. Слуги бойко бегали взад и вперед. Флаги не колыхались; их пышные складки перемежались с гирляндами из еще зеленеющих ветвей; местами с золотисто-желтыми листьями и гроздьями красных ягод. По обе стороны стояли любопытные зрители из горожан, а внизу, под холмом, рабочие «Фортуны» собрались около длинного стола: их угощали пивом и папиросами. Жены и дочери их стояли поодаль группами — серьезные и молчаливые.
Абрахам не желал встретиться с женой и другими дамами; он обогнул здание фабрики с заднего двора и, подойдя к рабочим, смешался с их толпой.
Директор банка Кристенсен произнес речь о двойном значении торжества; профессор ответил благодарственной речью; затем депутация поднесла серебряный сервиз, и Левдал провозгласил тост в честь рабочих; именно в этот момент и пришел Абрахам. Все торжество уже близилось к концу.
Разгоряченные пивом, выпитым на солнце, и криками «ур-ра», рабочие наслаждались своими коротенькими трубками; у некоторых были даже непривычные им сигары, засунутые в рот больше чем наполовину. Они дымили, как маленькие фабрики. Абрахам был встречен почтительно и дружественно: сразу же стало известно, что молодой управляющий не захотел пить шампанское с «благородными» и не погнушался выпить стаканчик пива с простым людом.
Не обращая внимания на то, какое впечатление это производит на окружающих, Абрахам стал разыскивать Грету и нашел ее среди женщин. Она нисколько не смутилась, но густо покраснела от радости, услышав его голос.
Женщины и девушки потеснились и стали в сторонке, но так, чтобы с трибуны Абрахама и Грету не могли увидеть. Ни одна из женщин не подумала ничего дурного, — не потому, что они считали молодого Левдала хоть на волосок лучше других господ, но Грета Стеффенсен была слепая, не такая, как другие девушки. Несчастье охраняло ее от опасности и зависти. Она могла делать почти все что хотела, не боясь пересудов.
— Твой отец здесь, Грета?
— Да, только что он был здесь. Разве ты не видишь его?
— Нет. Возможно, что он в толпе около трибуны. Там собирается народ.
— О да! Он обязательно там! — сказала Грета с лукавой улыбкой.
Абрахам насторожился: ее мимика была очень выразительна и откровенна.
— Что ты хочешь сказать? Что собирается сделать твой отец?
— Отец тоже произнесет речь! — торжествующе шепнула Грета.
— Господи боже мой! Зачем это?! — невольно воскликнул Абрахам и подумал о том, как трудно было оставить за Стеффенсеном его место; если он еще теперь произнесет вольную речь, — а речь будет уж конечно очень вольной, — тогда защитить его никак не удастся.
Но Стеффенсен был уже на трибуне. Держа шляпу в руке и почтительно изогнувшись, он сделал несколько поклонов в сторону «благородной публики». Некоторые из городской молодежи начали пересмеиваться, подбадривая его острыми словечками.
Абрахам заметил, что отец его шепнул что-то директору банка; вся публика сразу шарахнулась подальше от трибуны, выказывая деланную вежливость, смешанную с чувством страха перед всем хорошо известным неблагонадежным человеком.
Стеффенсен начал свое выступление так:
— Уважаемые господа! Я — рабочий! Одни говорят — из неблагонадежных, другие считают меня даже опасным. Но пусть это вас не тревожит, высокочтимые господа! Я хочу только растроганно поблагодарить вас, поблагодарить глубоко, от всего сердца, поскольку я, как рабочий, имею отношение к вашей «Фортуне»…
Тем временем «высокочтимые господа» с необычайной поспешностью пожимали друг другу руки, прощаясь и торопясь по домам.
— Я хотел поблагодарить вас! — громко выкрикивал Стеффенсен. — Поблагодарить вас за то, что сегодня вы, господа, разрешили солнцу бесплатно сиять всем нам, беднякам, за то, что вы не потребовали с нас ничего, кроме наших жалких грошей, для покупки серебряного сервиза, и за то, что наших жен и дочерей вы оставляете, как-никак, нам, и еще за то, что вы все так красивы и нарядны, а нам позволяете жить своей жизнью, работая на вас!
Теперь никого из «высокочтимых» уже не осталось. Эстрада была пуста, лишь несколько слуг стояли около столиков с пустыми бутылками шампанского. Стеффенсен отвесил еще один глубокий поклон «благородному» обществу, которое удалялось в колясках и фаэтонах, затем, громко смеясь, обратился к рабочим:
— Вот они все! Что вы на это скажете? Теперь я могу обратиться к вам!
— Стеффенсен мог бы придержать язык! — раздался чей-то угрюмый голос в толпе рабочих.
— Нет! Нет! Пусть говорит! Пусть Стеффенсен говорит! — закричали со всех концов. Однако в толпе продолжали волноваться. Наконец серьезный, спокойный человек выступил вперед и сказал:
— Говорить Стеффенсену не надо!
Это был один из самых старых рабочих на фабрике; его уважали; теперь уж многие воскликнули: «Не надо! Не надо!» Лучшие рабочие собрались вокруг Абрахама.
Стеффенсен побледнел, но сделал над собою усилие и воскликнул:
— Если вы боитесь молодого Левдала, так я могу вас успокоить! Он с нами! Он наш! Не правда ли, господин управляющий?
Абрахам чувствовал, что глаза всех устремлены на него, но не знал, что сказать.
— Почему же ты не отвечаешь? — спросила Грета с удивлением. — Ты же с нами…
Стеффенсен воспользовался случаем и спустился с трибуны, сохраняя свое достоинство; наступила глубокая тишина; рабочие столпились вокруг Абрахама.
В душе его как бы распустилась давно созревшая почка — юношеское, восторженное решение; он почувствовал в себе силу, решимость и вдруг осознал свое право действовать, уверенной рукой изменять жизнь и занимать в этой жизни свое место.
— Да, да! Я с вами! — вдруг воскликнул он. — Потому-то я и пришел сюда, что хотел быть среди рабочих, а не там, среди господ. Мы, мы… все рабочие — должны сплотиться! Я с вами! — и он протянул руку.
Руку эту хватали и трясли десятки рук. Никогда еще рабочие не видели своего управляющего таким статным, молодым и сияющим. Он медленно протискивался к воротам сквозь густую толпу.
Стеффенсен еще раз хотел заговорить и громко предложил сейчас же, здесь же на месте организовать общество, выбрать комитет и так далее. Но едва он заговорил, общее воодушевление сразу упало: все знали, что Стеффенсен «на заметке», дни его на фабрике сочтены и, связавшись с ним, можно нажить себе неприятности.
Предложения его были выслушаны и тотчас же заглушены громовым «ур-ра!» в честь управляющего. Все захотели выпить за его здоровье, но пить было уже нечего. Слуги поспешно сдвинули столики; торжество закончилось, и зрители расходились.
Рабочие тоже пошли по домам. Они уходили маленькими группами, предварительно пожав руку Абрахаму. Абрахам направился к городу в удивительно приподнятом и воинственном настроении.
Смутные картины воспоминаний, впечатлений от книг, прочитанных в отрочестве, возникли в его сознании и рисовали ему будущее. Он воображал себя во главе рабочего движения. Масштабы разрастались: вот он сжигает все мосты! Он бросается в бой против социальной несправедливости и устраняет ее! Когда Абрахам подходил к городу, ему уже представлялось, как отец и Клара склонятся перед ним и скажут: «Ты прав!»
Стеффенсен шел домой угрюмый, хмурый, и Грета была невесела: она досадовала на поведение отца и была не совсем довольна Абрахамом.
— Во всем мире нет таких трусливых рабочих, как вы! — сказал Стеффенсен старому плотнику, который был одним из участников депутации, подносившей серебряный сервиз.
— Не так-то легко противиться! — хмуро ответил плотник.
— Чепуха! Если бы только сплотиться!
— То-то же, что многие из нас сплотились… с дирекцией! — пробормотал про себя плотник.
— Ну и какую благодарность вы получили за это жалкое подхалимство?
— Это скажется впоследствии…
— Да! Скажется! — проворчал Стеффенсен; он понял намек.
День рождения профессора был праздником для всей городской «аристократии». После смерти жены профессора парадные обеды в этот день стали носить особенно торжественный характер, с традиционными речами и немного курьезным церемониалом.
Абрахам весь вечер пребывал в воинственном настроении, но не имел повода проявить его. Клара была мила, приветлива и нежна, как овечка. Только что на семейном совете со свекром они решили, что Абрахам за последнее время стал особенно нервным, поэтому говорить с ним следует очень осторожно, чтобы не ухудшить его состояние.
За столом тоже не произошло ничего, что дало бы Абрахаму повод для какого-либо выступления. Обед проходил тихо, мирно, и все были довольны.
