Александр Хьелланн - Яд
— В эфорате школы? — неуверенно переспросила фру Венке. — Вы говорите об эфорах?[9]
Но тут, прежде чем Карс или кто-нибудь другой мог торжествовать победу, кто-то сухим и ясным голосом спросил:
— Прошу извинить, господа, но разве кто-нибудь из присутствующих видел когда-нибудь живого эфора?
Глаза всех присутствующих устремились на Микала Мордтмана, который задал этот вопрос, корректно стоя у этажерки. Но вот глаза его встретились с глазами фру Венке. И тогда фру Венке громко и весело рассмеялась.
— Спасибо, господин Мордтман, — сказала она. — Тысячу раз благодарю за помощь! И теперь я открыто спрошу, господа: что такое эфор? Кто является эфором здесь, в нашей школе?
Ректор, несколько ошеломленный этим вопросом, воскликнул:
— Но, фру Венке, вы, значит, и в самом деле не знаете, что ваш супруг, профессор Левдал, является одним из эфоров нашей школы!
— Мой муж? Карстен? Нет, это просто великолепно! Дорогой господин Абель, не позовете ли вы сюда моего мужа? Я хочу посмотреть на этого эфора.
Старший преподаватель Абель, словно пушинка, вылетел за дверь и вскоре вернулся с профессором, у которого в руке были карты.
— Что за шутки, Венке? — весело спросил профессор.
— О, бесподобные шутки, Карстен! Они говорят, что ты эфор!
— Да, конечно, я эфор…
— И ты представляешь интересы родителей в школе?!
— А разве ты не видела, что на торжественных актах, после экзаменов, я обычно сижу в кресле рядом с хозяевами города? — беспечно сказал профессор. — Однако, Венке, позволь мне уйти, у меня полная рука козырей.
Многие подумали, что если бы профессор присутствовал при начале разговора, он не ответил бы так неосторожно. И тут фру Венке сразу же стала серьезной. Она сказала:
— Вот теперь вы сами видите, как у нас обстоят дела. Это громкое слово «эфор» я вовремя подвергла осмеянию, как оно того и заслуживает. Впрочем, сначала я вообразила себе, что тут, кажется, хорошо и мудро продумано сверху, и нам, маленьким людям и женщинам, можно будет помолчать и предоставить всему идти своим чередом. Но тут я еще раз благодарю за помощь господина Мордтмана! Теперь уже никто больше не обманет меня громкими словами. Уж если Карстен — эфор, то, значит, эфорат — не что иное, как звено в цепи административного обмана, в котором мы все задыхаемся и которым нас одурманивают.
— Как можно так говорить, как можно так говорить, дорогая фру Венке! — возразил ректор. — Должна же быть администрация! Ведь мы не можем управлять школой все вместе.
— Я и не требую этого. Но в каждом деле должны распоряжаться только те, кто несет фактическую ответственность. И в данном случае в деле воспитания детей ответственность прежде всего несет тот, кто произвел на свет ребенка. Но тут у нас явный обман с эфоратом. Эфор не несет никакой ответственности за дела школы и не участвует в ее делах. Он только на торжественных актах сидит в кресле рядом с хозяевами города. О, как это похоже на все наши порядки! Никакой ответственности не найти у нас и днем с огнем, потому что она пересыпана громкими словами и звонкими титулами. И тут сама госпожа безответственность строит себе надежную пирамиду с острейшей вершиной, которая до такой степени безответственна, что считается священной.
— Охладите свой пыл, любезнейшая фру Венке! — воскликнул адвокат Карс.
Он все еще улыбался, потому что перед ним была только дама. Однако такие слова как будто не следовало бы произносить в доме столь высокопоставленного человека.
Фру Венке и в самом деле не подумала об этом. В своем доме она привыкла свободно говорить. Ее муж никогда не сердился на это, но он обычно смягчал и сглаживал все ее резкости.
Некоторое время Микал Мордтман прислушивался к словам фру Венке, а потом у него появилось непреодолимое желание принять участие в разговоре. Да, правда, он был подавлен и удручен своим коммерческим поражением, но дело все равно было проиграно, и, быть может, поэтому ему захотелось сбросить с себя английскую чопорность и выступить в качестве прежнего приверженца свободы и борца за ланнсмол.
Он подошел ближе к столу и принялся излагать свое мнение красивыми и отточенными фразами, сохраняя полное спокойствие, что в высшей степени раздражило гостей, в особенности адъюнкта Олбома.
— Мне тоже всегда казалось странным, — сказал он, — и, пожалуй, даже возмутительным, что наша школа и все, что относится к ней, — это закрытая арена, где ведут свою борьбу только лишь педагоги, прикрываясь своей ученостью и компетентностью. Между тем родителям, которые внесли в это дело самые дорогие вклады, предоставлены здесь самые скромные места для зрителей, места, откуда можно наблюдать только лишь филологическую пыль, поднявшуюся над стенами школы.
Фру Венке, восхищенная этими словами Микала Мордтмана, громко воскликнула, протянув ему обе руки:
— Браво! Браво! Вот уж я не ожидала от вас этого. Откровенно говоря, я думала, что вы… Ну, да что об этом толковать… Я рада, что ошиблась в вас… Идите же сюда скорей, и мы тогда объединимся против наших многочисленных врагов!
Теперь в салоне стало почти тесно, так как сюда подошли многие гости, которых вовсе не интересовала карточная игра. Это были главным образом мелкие коммерсанты, не слишком привыкшие бывать в большом обществе. Теперь они проскользнули сюда и теснились возле стола. Их заинтересовал оживленный разговор, который вела фру Венке.
Между тем адвокат Карс снова заговорил, обращаясь только лишь к фру Венке. Однако он заговорил теперь в более сухом тоне: все дело принимало другой оборот, раз столь крайние взгляды излагал Мордтман — человек с университетским образованием. Он сказал:
— Если вы, фру Венке, недовольны несчастным эфоратом, то изложите нам — каковы должны быть практические меры, с помощью которых родители смогут принимать участие в работе школы.
Фру Венке искренне ответила:
— Охотно изложу! Прежде всего я бы хотела, чтоб все отцы и матери, чьи дети учатся в одной и той же школе, устроили бы общее собрание, чтобы избрать…
Микал Мордтман с беспокойством сказал:
— Простите, фру Венке, что прерываю вас! Вы предложили мне заключить с вами союз, и вот теперь я, как союзник ваш, должен отсоветовать вам давать практические инструкции для проведения в жизнь нашей школьной реформы.
Адвокат Карс, впервые обратившись к Мордтману, высокомерно спросил:
— А почему фру Венке не должна этого делать?
— Да хотя бы потому, что среди огромной толпы, которая всегда противится любой реформе, непременно найдется тот или другой, кто извратит эти практические предложения и постарается превратить их в шарж и карикатуру, чтобы этим доказать несвоевременность реформы.
— Вы сказали: «Постарается превратить в шарж, чтобы доказать несвоевременность реформы!» — снова высокомерно крикнул адвокат. — Однако я позволю себе сказать, что несвоевременность реформы уже доказана тем, что практическая неосуществимость ее является всеми признанной.
Адъюнкт Олбом всякий раз приходил в ярость, когда слышал что-либо, пахнущее оппозицией. И вот теперь Слепая кишка разразился речью. Олбом с возмущением крикнул Мордтману:
— Да-с, молодой человек! Теория может быть прекрасной, но надо придерживаться практики. Практика, практика прежде всего, молодой человек!
Микал Мордтман с английским спокойствием взглянул на адъюнкта и затем снова обратился к адвокату:
— При реформах, о которых здесь идет речь, практическое проведение в жизнь является второстепенным вопросом. И тот, кто начинает с этого, — начинает с конца и зря растрачивает на это свои силы. Мне кажется, что в этом деле прежде всего надо пробудить интерес у родителей. И если этот интерес будет достаточно сильным, то практические шаги будут сделаны без усилий. А вот если этот интерес не возникнет у родителей в должной степени, то совершенно бесполезно ссориться из-за каких-то практических трудностей.
Слепая кишка снова с яростью крикнул:
— О, я знаю молодежь, отлично знаю молодежь нашего времени! Ей бы только уничтожить все существующее, ничего при этом не создавая. Да, от задачи создать что-нибудь они наотрез отказываются. Они решительно ничего не могут создать. Это возложено на нас и на будущее. Да-с, все уничтожать — это легкое дело!
Микал Мордтман ответил Слепой кишке:
— Да, конечно, бессмысленно уничтожить что-нибудь, — ну, хотя бы, например, ту же молодежь, — это весьма легкое дело. Но уничтожить что-нибудь вредное так, чтобы оно исчезло, не менее трудно, чем построить что-нибудь заново. И поэтому будет не легко убрать все, что противостоит школьной реформе фру Левдал. Тут помешает лень и равнодушие, высокомерие и глупость. Предстоит необыкновенно трудная работа, и мне кажется, что мы с вами протянем ноги прежде, чем все будет завершено. Но все-таки я уверен, что эта сокрушительная работа будет сделана.
