Джина Лагорио - Она и кошки
Тоске нравилось разговаривать с Тони: всех-то она знает — и артистов, и певцов, и режиссеров, с некоторыми даже дружна. Возможно, кое-кто из этих знаменитостей заедет на будущей неделе к ним в гости, по пути во Францию на гастроли. Тоске было ужасно любопытно посмотреть на них живьем: ведь она их видела только по телевизору и теперь засыпала Тони вопросами и об этом, и о том. Когда Тони припарковала машину поблизости от открытого театра на окраине городка, они с Тоской стали почти подругами. Сердце у Тоски слегка защемило: она ведь тоже когда-то могла блистать остроумием и считалась в кругу друзей великолепной рассказчицей. Даже Тони от души смеялась над тем, как она изображает известных актеров и певцов. Некогда Тоска была душой веселых застолий в Милане, а уже здесь, в ее одиноком доме, Бруно и тот порой смеялся и расспрашивал ее о чем-нибудь, забывая о своих заботах и тяготах жизни.
Вокруг стадиона, где зимой занимались школьники, а летом устраивали театр под открытым небом, народу набралось видимо-невидимо. На балконах и за окнами окрестных домов тоже толпились зеваки.
Ночь уже наступила, и театр был весь в огнях. Живые цветущие изгороди, с двух сторон окаймлявшие сцену, на которой стояли рояль и корзины с цветами, создавали иллюзию некоего сказочного царства музыки.
Публика с нетерпением ждала появления выдающегося тенора. Уже несколько лет это имя не появлялось на афишах, но поклонники еще не забыли его. Тоска то и дело улавливала обрывки разговоров о нем: кто-то вспоминал премьеры в Генуе и Турине, кто-то собирал его пластинки. Какие-то элегантно одетые люди, сидящие за ними, называли певца уменьшительным именем, так что можно было предположить близкое знакомство. Тони обернулась и шепотом произнесла несколько фамилий, известных Тоске по восхищенно-почтительным отзывам Марио: знаменитая актриса, известный декоратор, сопрано, которая пела с Лукино и Каллас.
При появлении тенора зрительный зал забурлил, заволновался: нестройный гул вскоре вылился в мощную продолжительную овацию.
Тоска устроилась поудобнее в кресле, прикрыла шалью декольте, поскольку в воздухе посвежело, и с наслаждением, разливавшимся по всему телу, предвкушала, как сейчас музыка поплывет между домами, наполняя души восторгом.
— Вернись, о мой кумир… — запел тенор.
Он несколько постарел, потучнел, фрак едва не лопался на мощной груди. Но было заметно, что он все еще любимец публики и может уверенно вести ее за собой, не особенно при этом выкладываясь.
И действительно, после исполнения трех романсов публика вконец разомлела.
Из зала раздавались выкрики — просили спеть любимые арии. Теперь уже многие называли его по имени: какие-то дамы исступленно хлопали и скандировали:
— Ты лучше всех!
Возбуждение все нарастало, музыка стала общим праздником и для тех, кто ее дарил, и для тех, кто ею наслаждался.
Тоска была наверху блаженства: в переполняющем ее волнении она чувствовала сердцем каждую ноту, как будто эту музыку исполняли для нее одной. Жизнь снова стала прекрасной и теперь останется такой всегда, почему бы и нет?
Вместе со всеми она крикнула «браво!», когда певец спел страстную неаполитанскую баркаролу, которую не раз пела ей мать.
Тони, сидя рядом, улыбалась и временами оборачивалась посмотреть, не пришел ли Джиджи. Они нашли его в баре во время антракта.
— Самым молодым на этой сцене пятьдесят, — заметил Джиджи, поздоровавшись.
Тоска без обиняков высказала ему свое возмущение: благодаря музыке она держалась раскованно и не боялась говорить, что думает.
Тони стала на ее сторону, а Джиджи подтрунивал над ними, шутливо сетуя на женскую восторженность.
— Без женщин не было бы романтизма, — изрек он.
В ответ Тони выпалила ряд славных мужских имен — поэтов и художников, но Джиджи, смеясь, отверг их, назвав «женственными натурами».
Но после второго отделения Джиджи вынужден был признать, что Тони есть о чем написать в своем репортаже.
— Только не забудь об иронии, — добавил он. — Сдобри свои восторги несколькими каплями уксуса, иначе твои читательницы, которым меньше двадцати, тебе не простят.
— Наоборот, — возразила Тони, — им-то больше всего и нужны идеальные чувства. Если на то пошло, идеал возлюбленного и в современной музыке остается все тем же.
Вечер закончился очень мило. После концерта Джиджи повел женщин в один ресторанчик, где им устроили королевский прием. Тони объяснила, что реклама этих заведений в какой-то мере зависит и от него. А Тоска поела с большим аппетитом, чего не случалось с ней уже несколько месяцев.
Когда подали десерт, они решили выпить за любовь, и Джиджи слегка погладил на столе руку Тони. Тоска растрогалась, как будто жест был адресован ей. Поспешно закурила сигарету, чтобы скрыть свой трепет — боялась, его неправильно истолкуют.
В одном она по крайней мере была уверена: одиночество не настолько испортило ее, чтобы завидовать чужому счастью. Она всем желала любви, как благословения. А особенно радовалась за тех, кто хорошо к ней относился.
Дома у нее Пусси и Бисси как бешеные носились по комнате в слабом отблеске уличных фонарей, гоняя резиновый мячик, оставшийся от Миммо.
Она приласкала их, налила молока, открыла входную дверь, на случай если котята по примеру их отца захотят побродить ночью. Но Пусси и Бисси, видно, решили, что на сегодня развлечений с них достаточно: постояли в нерешительности около двери, задрав хвосты, потом не спеша вернулись в столовую и принялись за мячик.
— Зимой, когда эта нацистка уедет и перестанет за мной следить, уж точно одна я не останусь, — сказала Тоска, убирая в шкаф свое выходное платье.
Она легла с твердым намерением заснуть и не поддаваться меланхолии.
9
Но в эту ночь ей не суждено было спать спокойно. Ее разбудило протяжное мяуканье под дверью: это звала ее с лестничной площадки изголодавшаяся Фифи. Тоска впустила кошечку и снова легла. Однако ее четвероногие друзья расшалились: скакали по сбившимся простыням, лизали ей шершавыми язычками руки и шею, тянули за волосы. Чем-то они были возбуждены и явно ждали, что она их успокоит. Она погладила всех троих по очереди, но Фифи вырвалась и побежала к пустым мискам.
— Ну хорошо, хорошо, сейчас, — сказала Тоска. — Погоди, только зайду в ванную и потом тебя накормлю.
От холодной воды она немного взбодрилась. Рубашка прилипла к телу, лицо осунулось, под глазами синяки: должно быть, она металась во сне.
Пока готовила еду, рассказала котятам сон, ставший для нее настоящей пыткой. Говорила сумбурно, расхаживая по кухне: кошмарные сцены до сих пор стояли перед глазами, и она пыталась их объяснить себе и кошкам. Этот сон постоянно ее преследовал, как засевшая в сердце заноза.
— Сколько прошло лет, а я все еще боюсь тех воспоминаний, словно бы это было вчера.
Спустя год после свадьбы она легла на операцию. Все прошло удачно, но начались осложнения. Тяжелая пневмония надолго приковала ее к постели. Лежала она в старой больнице, еще довоенного времени, палаты были переполнены, Тоску все время переводили из одной в другую, чего она только не натерпелась! Запах лекарств, казенной пищи, толпящиеся в узких проходах между кроватями посетители, больные, с жадностью поглощающие содержимое передач под терпеливыми и любовными взглядами родных. Неухоженные мужья, приносящие женам фрукты и с видом голодной собаки спрашивающие, когда же их выпишут. И постоянные разговоры о родах, о детях. Все это так прочно отложилось в памяти, что даже сейчас при одной мысли ее начинало тошнить. Она с трудом выкарабкалась, но потом, уже дома, долго чувствовала ужасную слабость и не могла есть. Довольно было пустяка: трещины на тарелке, изъеденного ржавчиной пятна на эмалированном тазу, запаха карболки из открытого окна — и к горлу подступала дурнота. Марио все время был рядом, заботливо ухаживал за ней и без слов понял, почему Тоска расхотела иметь детей. Поначалу они оба мечтали о ребенке, но после больницы у нее развилось отвращение и страх перед любой физической болью. Женщины в палате говорили о тяжелых родах и зверских абортах с такой естественностью, что у Тоски волосы дыбом вставали. Кровь, моча, испражнения — они описывали все в жутких подробностях, видимо испытывая какое-то садистское удовольствие, а собеседницы, нимало не смущаясь, добавляли к этим рассказам красочные детали из собственного опыта. Тоска вся сжималась под одеялом, затыкала уши, но все равно слышала и ненавидела их. Она ни словом не обмолвилась об этом Марио, но тот, как всегда, догадался, стал еще нежнее, предупредительнее, обращался с ней, как с напуганным ребенком. Наверно, ждал, пока она поправится, снова обретет уверенность в себе и сама скажет, что хочет детей. Но Тоска больше никогда об этом не заговаривала.
