Иван Машуков - Трудный переход
Принесли лампу. Сразу после обязательных выборов председателя и секретаря собрания началась читка "директив вышестоящих организаций", как называл это Петя.
— "Поднять роль комсомольских организаций в борьбе за окончательное завершение коллективизации сельского хозяйства…" — читал Петя.
Затем прервал чтение и начал объяснять.
— В части коллективизации мы имеем достижения, — говорил Петя. — Комсомольская ячейка вела борьбу с кулачеством, комсомольцы ходили искать хлеб у кулаков, агитировали бедняков и середняков вступать в колхоз…
Петя приводил всем известные факты. Он употреблял такие выражения, как "в части", "постольку-поскольку", "порядочек", не потому, что без них не мог обойтись, а потому, что был ещё очень молод и подражал Григорию Сапожкову, Гаранину, но больше всех, конечно, секретарю Кочкинского райкома комсомола, молодому задиристому парню, который казался Пете образцом комсомольской боевитости.
Крутихинской учительнице с большим трудом удалось привлечь девушек. Они боялись, что парни их не пустят в комсомол. У каждой девушки был "свой" парень, который имел над нею власть — просто в силу того, что был её "ухажёром". Издавна в деревне парни — каждый в отдельности и все вместе — как бы оберегали своих девушек от покушений со стороны. За "ухажёрок" разыгрывались иногда настоящие кулачные бои. Бывало и так, что молодые люди из двух соседних деревень таились и скрывали свою любовь, потому что боялись, как бы парня из другой деревни не изувечили местные "за свою девку".
Петя знал это, и однажды на собрании он потребовал от вступивших в комсомол девушек, чтобы они со своими парнями "вели индивидуальную работу".
— Вот, Глашка, — говорит Петя, — ты дружишь с Мишкой Парфёновым. Отец у Мишки — подкулачник, из деревни убежал, а он парень ничего. В комсомол мы его не примем, а в колхоз его надо агитировать.
— А если я не буду? — вскинула красивую голову Глаша.
— Ну, тогда ты недостойна комсомола.
— Очень я нуждаюсь в вашем комсомоле! — сказала Глаша и пошла к выходу.
— Глаша, вернись! — окликнула её учительница.
С самолюбивой девушкой было трудно сладить. Глядя на неё, могли оставить ячейку и другие девчата. Между Петей Мотыльковым и учительницей произошло бурное объяснение. Сейчас Глаша сидела впереди всех.
— Убери руку, ну! — крикнула она кому-то из парней.
— Предупреждаю! — сказал Петя. Сзади засмеялись.
А за стенами школы, на лужке, разливалась гармонь.
Там с парнями сидел на сваленных чуть в стороне брёвнах Мишка. "Чего в самом-то деле они так долго там?" — думал он, глядя на одно из окон школы, где светился огонь и видны были склонённые над столом фигуры. Раньше бы парень не стал так долго ждать свою девушку, а пошёл бы и вызвал её или пустился бы в драку с тем, кто смеет её задерживать. А сейчас нельзя… Комсомольская ячейка — это тебе не простое собрание парней и девок. Да и девкой теперь иную не назовёшь — обидится: "Что я тебе за девка? Зови девушкой. А вон в городе нас зовут девчатами". Вместо того чтобы налететь петухом на парней из-за девки, сиди и жди терпеливо, когда кончится собрание…
Мишка растянул гармонь и запел, длинно растягивал слова:
Тоо-о-пи-тся, топится в огороде ба-а-аня,
Же-ени-т-ся, женится мой милёнок Ва-а-ня…
Потом вдруг вскочил с брёвен и прошёлся бурно, с неистовым приплясом и громкой скороговоркой:
Не топись, не топись в огороде баня,
Не женись, не женись, мой милёнок Ваня…
Опять сел на брёвна, и снова:
То-о-пится, то-о-пится в огороде ба-а-аня-а…
— Мишка, чёрт! Всю душу вымотает. Пошли к ним! Поторопим, пусть собрание скорее кончают.
Шумная ватага парней двинулась к школе. А там, на собрании, все сидели смирно, пока не послышался в коридоре топот ног.
— Парни пришли! — встрепенулись девушки.
— Закрывай собрание!
— Товарищи, у нас ещё один вопрос, но мы его отложим, — поспешно сказал Петя.
Но этого можно было бы и не говорить. Двери открылись, в них просунулось сразу несколько голов.
— К вам нельзя? Можно? — спросил чей-то озорной голос.
— Да заходи, чего там!
— Эй, Глашка! — выкрикнули от двери. — Мишка не дождал тебя, домой ушёл!
— Нужен он мне, твой Мишка! — ответила девушка и громко засмеялась.
— Может, я за Мишку сойду, — подлетел к ней один паренёк, но она тихо сказала ему:
— Отстань, — и пошла к двери.
На улице ещё немного пошумели, потом разбрелись по парам.
— Чего уж вы это так долго? — сказал Мишка.
— Важные вопросы были! — со значением ответила Глаша.
— Скажи, если не секрет.
Но Глаша отрицательно покачала головой. Как ему сказать, что ей поручено агитировать его в колхоз?
Они уселись на берегу речки Крутихи. Рядом шумела мельница. Мишка постлал на траву тужурку. Сидеть на ней можно было до рассвета.
Глаша шептала парню:
— Когда же отец-то твой приедет? Может, он сбежал от колхоза и вовсе не приедет? Ведь колхозы-то навсегда.
— А я чего, тебе не глянусь без отца? Али я не хозяин?
Целую весну и всё лето он не выпрягался из тяжёлого крестьянского ярма, работал за двоих и со всеми делами управлялся один без отца. Это наполняло его чувством независимости и досадой на Тереху.
— Хозяин ты, пока нет отца; а вот явится — к ты носом в угол!
— Ну да… это ещё посмотрим! — рассердился Мишка.
Всё-то его попрекают отцом. А вот он возьмёт да и женится, не спросясь, на Глаше, да уедет учиться на тракториста. Тогда что?
Эта мысль леденит каким-то захватывающим страхом его душу.
— Ты на меня надейся, — говорит он, — чего бы там ни было — я твой, а ты моя… И если кто… Ты знаешь, я трактор за колесо чуть не остановил!
И он крепко сжимает её плечи, слегка лишь показывая свою силу.
— А в колхоз пойдёшь за мной, если тебя из дому выгонят? — коварно заглядывает в глаза Глаша.
— Это вроде как в дом войти? Что я, сирота, что ли, бездомная? — смеётся Мишка. — Нет уж, это я тебя вот возьму и унесу куда захочу!.
Как быстро проходит летняя ночь… С рассветом приходится расходиться в разные стороны. И не им одним. Вон, вон, куда ни глянешь — всё прощаются парочки… Э-э, да вон и Мотыльков! С кем это он?.
XX
Хотя Егор писал, чтобы Аннушка сено нынче не косила, а купила его на посланные им деньги, она всё же рассудила по-своему. Он жалеет, понимает, что достаточно ей и без того забот. А она думает: ещё худшая забота будет, если зима подойдёт, а лошадей и корову с тёлкой нечем будет кормить… Сено могут продавать или не продавать на кочкинском базаре — это ещё неизвестно: трава нынче плохая. Да и платить надо за сено. А если она своё накосит, будет лучше. Егор писал, чтобы продать Холзаного, но ей хотелось его сохранить.
С этими мыслями Аннушка пришла к Тимофею Селезнёву просить сенокосный надел.
— Ладно, дадим тебе надел, — сказал Тимофей. — А выкосишь?
— Выкошу… Чего бы я тогда стала просить?
— Ну, смотри, — предупредил Тимофей. — Нынче, сама знаешь, приходится каждым лужком дорожить…
Вместе со всеми Аннушка и Васька выехали на покос. Провожала их из дому Елена.
С весны Елена жила как бы двумя домами. Она успевала и у себя всё сделать так, что Григорий не был на неё в досаде, и оставалась за хозяйку в избе Веретенниковых, когда Аннушка и Васька уезжали на поле. Когда обиженная на Григория Аннушка даже её, Елену, встречала, как чужую, Елена решила про себя: "Ну, что же, если ты не хочешь, чтобы я к тебе ходила, я и не пойду больше". Но в ней было слишком сильно родственное чувство. Ей до боли сердечной хотелось иногда взглянуть на детей Егора, и в особенности на Ваську, который сильно напоминал отца, когда Егорка был маленьким, а Елена была его нянькой.
После ареста Никулы Третьякова, когда стало ясно, что Егор Генку не укрывал и хлеб у Платона не прятал, Елена захотела исправить несправедливое отношение Григория к Егору.
— Я вот хожу к ним, дою корову, помогаю. А ты чем помог? — говорила она мужу. — Письмо хоть пошли. Так, мол, и так, Егорша, ошибался я в тебе… винюсь.
Но у Григория рука бы не поднялась на такое письмо.
— Во многом сам виноват! Пусть его жизнь обломает… А то явится козырем, — сердился он.
Но помогать семейству Егора велел. Вскоре Аннушка стала замечать, что и все соседи вокруг к ней словно бы переменились. Что было это влияние Григория — она не подумала. Просто сама стала добрее к людям. Ласковей к Елене, находя в ней всё больше родства. А Елена в свою очередь нашла в характере Аннушки такие черты, которых раньше как будто не замечала. Оказалось, что Анна и не гордячка совсем, а человек очень сдержанный в проявлении своих чувств перед другими. Лишь сейчас, в трудное для одной из них время, они впервые за много лет по-настоящему узнали друг друга.
