Лидия Ульянова - Убийство девушку не красит
Но умирать решительно не хотелось.
Кое-как добравшись до кабинета, Сергей Кириллович повалился на диван и слабым голосом позвал терапевта. Забегали-замельтешили, срочно сняли кардиограмму, напичкали какой-то отравой, накололи, требовали немедленной госпитализации.
Сергей отлежался в кабинете до вечера, пока не начало отпускать, и, вызвав такси, поехал домой. Катя ничего не должна была знать.
Сергей Кириллович, просуществовав «в женихах» до тридцати с большим гаком лет, гипотетически, конечно же, много раз представлял себя мужем и главой семьи: у него в семье все должно было быть правильно, не как у многих других, в его семье все должно было быть построено на честности и доверии. Он даже так это и называл – «вопрос доверия». С невозмутимым превосходством отзывался о тех случаях, когда кому-то из его коллег или знакомых приходилось врать и выкручиваться перед домашними:
– Это всего лишь вопрос доверия.
Подразумевалось, что с этим самым доверием у него-то будет все в порядке.
И вот теперь выходило, что с пресловутым доверием все совсем и не так просто.
Может, от этого и болело сильней и сильней сердце. И невдомек было, что люди, живя вместе, стараются еще и беречь друг друга. А это был уже другой вопрос, «вопрос любви».
Катя ничего не должна была знать.
16
Катерина лениво приоткрыла глаза, щурясь от ярких лучей зимнего солнца. Светило уже вовсю припекало, плотней и плотней сбивая искрящуюся корку наста. По белоснежной, с голубизной целине Боб убегал от разыгравшейся Лукерьи. С задорным лаем бежал поверх снежной корки, а тяжелая, мохнатая Луша не поспевала, поминутно проваливалась, оставляя за собой неровные, рыхлые ямы. Луша пыхтела, выбиралась на хрупкую снежную поверхность и снова бросалась в погоню. Боб по-товарищески приостанавливался, позволял догнать себя, – иначе не интересно, – тогда Лукерья наваливалась на него сверху всем телом, и они вдвоем уходили вниз, в веселящую холодную кашу…
Наблюдая за погоней, до слез смеялись Ольга Петровна и Катина мама, одетые в светло-серенькие одинаковые валенки и теплые, военного образца, овчинные тулупы. Катин папа на расчищенном от снега пятачке сосредоточенно усердствовал над рыжим, круглобоким самоваром. Это была его «фишка», его конек – чай из настоящего дровяного самовара, оставшегося в наследство от папиной бабушки. На гладком медном боку красовалась немного затертая чистками надпись кружком: «поставщик императорского двора» и цифры «1885». Все эти регалии полагалось непременно рассматривать, трогать рукой витой, ажурный краник и восхищаться, восхищаться чудом уцелевшим обломком империализма, предполагать, сколько разных пальцев касалось и краника, и таких же витых ручек.
Все это богатство было торжественно вручено Сергею Кирилловичу в качестве приданого за дочь, вместе с причитающимися трубой-коленом и туеском со щепочками и шишечками, чтобы вместе пили они для укрепления семьи духмяный чай с привкусом дыма и позапрошлого века.
Катя поерзала в шезлонге, подтянула на себя пахнущую деревней тяжеленную, до пят, доху и повернула голову в сторону доносившегося мерного шарканья: раскрасневшийся от работы Сергей в дутых стеганых штанах, делавших его похожим на рекламу автомобильных шин, в валенках и исландском свитере чистил деревянной лопатой дорожку возле крыльца. Лопата была сродни тулупам, такая же старая, видавшая виды, с черенком, потемневшим от вспотевших в работе рук, обитая по краю жестяной ленточкой с рядком мелких гвоздиков. Шир, шир, шир-шир…
Катя улыбнулась Белому Свету и сладко поежилась во влажном тепле овчины. «Как же я их всех люблю! Господи, как я их люблю!» – подумала она так искренне, так из глубины, так от сердца, что на глаза от счастья начали сами собой наворачиваться слезы.
– Катя, Катюша, – закричала Ольга Петровна. – Надень шапку – голова замерзнет!..
– Да-да, Катя, надень что-нибудь на голову, – поддакнула ее собственная мама.
– У меня капюшон на голове, – попыталась отбрыкаться Катя.
– Капюшон на голове, а лоб голый. Надень шапку.
Вставать, вылезать из нагретой овчинной норы не хотелось, тем более что совсем она и не мерзла. Ну что они все пристали, в самом деле…
Дело в том, что Катя была беременной, и будущие бабушки не сводили с нее глаз, доводя поминутной опекой до бешенства. Они бесцеремонно лазали ей под одежду и проверяли, достаточно ли, по их мнению, на ней штанов и кофт, заставляли есть тертую морковку и пить кефир и следили, чтобы она, упаси Бог, не закурила. Они считали, что Катя должна в определенное время ложиться спать, не сидеть долго у компьютера и, разумеется, никуда не ездить.
Подошла Катина мама, упрямо принесла с собой шерстяной комок.
– На, посмотри, какую наденешь? – Она повертела перед Катиным носом двумя нелепыми вязаными шапчонками. – Хочешь беретик? Смотри, какой чудный!..
Беретик, действительно, был чудный, почти такой Катя носила в младших классах, розовенький в полосочку.
– Мама, не надо мне никакого беретика. Мне не холодно.
– Сейчас не холодно, а через пять минут будет холодно. У тебя гайморит начнется. Тебе что, трудно?!
– Когда начнется, тогда и надену.
Катя отвернула голову и закрыла глаза. Надеть беретик было совсем не трудно, забота даже веселила, но хотелось немножко повредничать. Так приятно вредничать и капризничать, когда все носятся с тобой. Правда, иногда Катя вполне искренне думала, что заботятся вовсе не о ней, а о ребенке, а сама она превратилась в какую-то коробочку, тыкву, вместилище и только этим и ценна для окружающих. Свекровь-то наверняка в первую очередь о «наследнике престола» печется. Она первая сделала из Кати этакую кубышку-инкубатор и следит теперь, чтобы инкубатор не поломался до времени.
Сергей Кириллович отставил в сторону лопату, решительно подошел, взял из рук тещи беретик и бесцеремонно напялил его Катерине на голову, подпихнув под капюшон и надвинув низко на лоб. Глаза его смеялись. Катька покорно молчала.
Сергей к беременности подходил более трезво, с мелочной, докучливой опекой к Катьке не лез. Но ему было очень приятно демонстрировать на людях свою власть над женой, а ей было приятно, что ему приятно. Тем более что цену этой власти оба они знали хорошо.
– Эй, хозяева!
Из-за угла дома вышел Чеширский Кот Тимухин в серебристой дубленке, нерповой шапке, идеальных брюках со стрелками. В руках он нес что-то наподобие коробки от детской обуви.
– Насилу нашел! Мир этому дому. Здравствуйте, сударыни, – это было обращено к женщинам, – здравствуйте, все.
Сергей направился навстречу гостю. Не удивился. Катя дернулась, чтобы лучше рассмотреть нежданного гостя, и внутри дохи сразу стало свежо, и от беретика зачесался лоб. По-хорошему нужно было встать и тоже двигаться навстречу, улыбаться благодарно и широко, преданно заглядывать в глаза и кокетничать в ответ на комплименты. Но совершенно не хотелось ничего этого делать, несмотря на все приличия-неприличия, такт и этикет…
