Елена Арсеньева - Полуночный лихач
Николай меня небось поймет, а ты не слушай, коли стыдно, – усмехнулся Родик, поглядев на заалевшие Нинины щеки. – Понравилась мне она сильно, всю ночь я ее у себя продержал, хотя под утро мы не только целовались-обнимались, но и говорить промеж себя начали. Летом рано светает, и увидал я на ее плече наколочку: две птички на веточке сидят, клювик к клювику, рядом написано: «Любовь и нежность», а пониже дата: 2001 год и имя: «Антон».
Нинины пальцы, которые Николай не выпускал из руки, слабо дрогнули. Но она ничего не сказала. В самом деле – мало ли Антонов на свете!
Родик поглядел на нее испытующе – от этого вкрадчивого зверя ничто не ускользало – и продолжал как ни в чем не бывало:
– Что, спрашиваю я свою девочку, ждешь не дождешься свиданья с милым другом? Жду не дождусь, отвечает она с усмешечкой… Нехорошая такая была у нее усмешечка, опасная. Ага, думаю, что-то тут не так. К сердцу прижмешь или к черту пошлешь? – спрашиваю. К черту, прямиком в ад, отвечает она, и не его одного, а также и его Кошку, тварь такую, потому что из-за них я на этих нарах парюсь. И примолкла… Ну, приласкал я ее снова, цацку эту подарил – она и развязала язычок. Видно, намолчалась, осточертело все в себе таить, хотелось с живой душой о своей судьбе поговорить. Никакая тайна ведь не хранится веками, непременно кто-нибудь хоть в ямку, да шепнет ее, а уж что потом тростник людям навеет, это жизнь покажет.
Нинины пальцы снова дрогнули в руке Николая, и он едва удержался, чтобы не покачать недоумевающе головой. Нет, непрост Родик, совсем непрост! Кто сейчас знает историю царя Мидаса, вернее, его брадобрея, который однажды не вынес печати, наложенной на уста, и шепнул в ямку: «У царя Мидаса ослиные уши!» А из ямки вырос тростник и прошелестел секрет всему белому свету…
– Ритулина же тайна – а вы небось догадались уже, что это и была та самая Ритуля, – состояла в том, что ее муженек завел себе любовницу. Ритка говорила, что жизнь их с самого начала не ладилась, потому что женился этот Антон на ней не по любви, а чтобы грех покрыть. Мамаша Риткина ему просто нож к горлу приставила, и расписались они чуть не за неделю до родов. Антон имел в Москве квартирешку, перевез туда Ритку, ну а когда родилась дочка, ее больше держали в Дубровном, у Риткиной матери, потому что там и воздух свежий, и козье молоко…
– В Дубровном? – спросила Нина тонким, напряженным голосом. – Как – в Дубровном? Почему?
– А что такое? – озадачился Родик. – Тебе слово не нравится, что ли? Городишко какой-то или поселок, хрен его разберет. Ты там была?
– Нет… но у Антона, у моего мужа, были какие-то знакомые в Дубровном, у нас дома валялась бумажка с этим названием и телефоном, он вечно номера записывал где попало, а вы говорите, мужа этой Риты звали Антон, и Лапку зовут Рита, но этого не может быть, правда же, ведь жена Антона умерла, он сам говорил… а она, значит, жива?! – бестолково бормотала Нина, нервно впиваясь ногтями в ладонь Николая, но ладонь эта оставалась вялой и неподвижной.
Как она сказала: «У Антона, у моего мужа…»
А что, это разве не правда? И что бы ты себе ни вообразил, какие бы горячечные выводы ни делал из ее ночных стонов и дневных откровений, все равно – Антон Дебрский ее муж, отец девочки, которую она любит больше всего на свете, и в лучшем случае все, что вам останется в будущем, это встречи украдкой, потому что ты – только утешение, средство для снятия комплексов, та самая фига в кармане, потому что на развод с Антоном Нина не пойдет никогда, чтобы не потерять Лапку, а может быть, они еще и помирятся когда-нибудь – опять-таки ради ребенка, и тогда ничего не останется вообще, кроме воспоминаний…
Николай с трудом заставил себя вынырнуть из этого потока горестных мыслей, услышав голос Родика:
– Хотел я открытия напоследок приберечь, однако ты уже сама обо всем догадалась. Фамилия моей Ритули была Дебрская – да, вот такая редкостная фамилия… Мужа ее звали Антоном Антоновичем, он успешно трудился на ниве купи-продай, дома бывал наездами, отговаривался, что все в командировках да в командировках, и жена по нему очень тосковала. Ребеночка ей кормить грудью запретили, да и не чувствовала она к дочке особенной любви, все мужу отдала. Однако видела его годом-родом и начала, как это иногда бывает, попивать с горя и тоски. Нутром она чуяла, что есть у него другая женщина, но наверняка ничего не знала. А была у нее подруга по имени Соня… Ох уж эти подруги, это ж враги дома номер один, это ж стихийное бедствие, правда, Ниночка?
Та блеснула глазами, но ничего не сказала, не шевельнулась даже.
– И вот подруга Соня однажды пришла к Ритуле с бутылкой, а после рюмки-другой-третьей сказала: так, мол, и так, Ритуля, жена про эти дела всегда узнает последней, но у твоего мужа завелась любовь на стороне. Она даром что не москвичка, даром что из какой-то провинции он ее привез, но не тебе чета: красавица писаная, там и глаза, там и волосы, и фигура, ручки-ножки… Вдобавок женщина эта не какая-нибудь лимита, а интеллигентная, образованная, адвокат, да еще и в Инюрколлегии работает на полставки. Антон снял ей дороженную квартиру, оттого и не носит в семью денег. Вот ты, дескать, Ритуля, сидишь на кухне с тараканами, бормотуху квасишь, а его киска – вернее, Кошка, потому что Соня назвала Ритуле прозвище той женщины: Кошка, – а она, стало быть, разгуливает с твоим муженьком по ресторанам и раскатывает по заграницам.
Конечно, Ритуля сначала не поверила и начала на эту Соньку орать, мол, врешь, ты что, их за ноги держала, что ли, а та захохотала и говорит: моя двоюродная сестра работает в Инюрколлегии уборщицей, она про эту Кошку много чего интересного может порассказать, потому что это аферистка, каких белый свет не видывал… И в ту минуту, когда Соня все это оживленно выкрикивала, Ритуля вдруг повернула голову и увидела, что на пороге стоит не кто иной, как ее неверный муженек Антон Дебрский и внимательно выслушивает весь этот бытовой компромат.
Родик усмехнулся, вглядываясь в лица своих невольных гостей.
– А надо вам сказать, что к тому времени бабы уже довольно много выпили и лыка, мягко говоря, не вязали. Увидев Антона, Ритуля обрадовалась, что вот он – пришел домой, к ней, к родной жене, а не к какой-то там любовнице. Закричала: «Ах ты брехунья поганая! Да ты мне все наврала!», кинулась на Соню с кулаками – и упала без памяти, отключилась. А когда очнулась, увидела вокруг врачей и милицию, а на полу рядом с кухонной батареей – Сонькин мертвый труп с размозженной головой. Тут же присутствовал и бледный Антон, который дрожащим, но твердым голосом давал показания о том, как его алкоголичка-жена набросилась на свою пьяную собутыльницу и шарахнула ее головушкой о батареюшку, причем так стремительно, что он не успел ее удержать… Ни слова Рита не могла сказать в свое оправдание, потому что и сама помнила, как накинулась на Соню. В результате менты ее повязали, отволокли в узилище, и началось следствие.
