Джулия Фэнтон - «Голубые Орхидеи»
— Кит? — взволнованно прошептала она.
— Открой ее, — настойчиво сказал он.
Дрожащими пальцами она подняла крышку. Кольцо, лежащее внутри, было великолепным, явно авторская работа. Центральный квадратный бриллиант, по крайней мере, в шесть каратов, был окружен багетками [24], преломлявшими отблеск огня в мерцающий радужный свет.
— Кит, — прошептала она. — Боже. Оно такое… это самое красивое кольцо… Я…
— Надеюсь, оно придется тебе впору, — нервно сказал он. — Я снял размер пальца, пока ты спала.
— Оно такое красивое. — Ее радостный смех чуть не перешел в плач, когда она надела кольцо на безымянный палец и, приподняв кисть вверх, смотрела на него, как на звезду, пойманную рукой. Потом повернулась к Киту и растворилась в его объятиях.
— О Кит, я совершенно ошеломлена.
— Думаю, мы должны назначить день свадьбы, — сказал он. — Может, через неделю после премьеры «Доктора Живаго» в Нью-Йорке?
— Через неделю! — недоверчиво рассмеялась Валентина. — Боже мой! Пичис хватит удар, если ей сказать, что она должна подготовиться к свадьбе так быстро. Как насчет…
— Тогда через две недели после премьеры, да? Дольше ждать я не смогу.
И прежде чем она успела ответить, он заключил ее в свои объятия и стал целовать со всей страстью, на какую был только способен.
В два тридцать ночи Пьетро, «Пит», Мадзини, постановщик «Доктора Живаго», вошел в свою расположенную в фешенебельном квартале Виллидж квартиру, с удовольствием проведя перед этим четыре часа с новой подружкой.
Но не успел он бросить пиджак на стул, как раздался звонок. Мадзини с раздражением нажал кнопку переговорного устройства. Наверное, это какой-нибудь предприимчивый вор нажимает на все кнопки подряд, пытаясь найти пустую квартиру.
— Убирайся! — сердито бросил он. — А то вызову полицию.
— Это Беттина! — пронзительно прокричал знакомый голос, искаженный плохой передачей. — Я должна увидеть тебя прямо сейчас. Это очень важно!
У него абсолютно не было желания видеть сейчас Беттину Орловски. Но, видимо, возникла какая-то серьезная проблема, иначе она не пришла бы в столь поздний час. Он нажал кнопку, позволяя ей войти.
Открыв дверь, он в удивлении отступил. Перед ним стояла вовсе не Беттина, а посыльный с длинными светлыми жирными волосами в низко надвинутой на лоб фуражке с надписью «Нью-Йорк метс» [25]. Глаза у посыльного были темно-карие.
— Но я думал, — глупо начал Мадзини.
Прежде чем он успел закрыть дверь, посыльный бросился вперед, накинул тонкий провод на шею Мадзини и затянул его сзади своими стальными руками.
— А-а-а! — Мадзини, задыхаясь, вцепился в провод, но тот слишком глубоко врезался в кожу и не давал возможности просунуть под него пальцы. Он отчаянно пытался вдохнуть воздух, грудь его ввалилась.
— Если танцовщица Джина Джоунз не вернется завтра в кордебалет, ты умрешь, — прошипел голос над его ухом.
Из горла Мадзини вырвался хрип. Он стал терять сознание.
— Ты слышишь меня? — прошептал посыльный.
Мадзини кивнул. Давление на шею немного уменьшилось.
— Завтра. Верни ее завтра же. Иначе я вернусь и перережу тебе горло этим же проводом.
— Но, голубка, они не могут поступить так с тобой, — повторял Чарли, когда Джина, рыдая, как дитя, бросилась в объятия жениха. Она прилетела самолетом местной авиалинии в Вашингтон и ждала его в квартире допоздна, пока он не пришел с затянувшегося заседания.
— Могут! Уже поступили! Я недостаточно хороша для них, Чарли.
— Ты чертовски хороша. Ты самая лучшая! Давай я позвоню.
— Нет! — закричала она. — Она возненавидела и вышвырнула меня, потому что ты позвонил и действовал через ее голову, Чарли. Вот дерьмо. Я так хотела танцевать… Поверить не могу, что подошла так близко к цели, а потом меня выкинули. Я хочу просто зарыться в постель и проспать много часов.
— Только со мной, — сказал он.
Но в постели Джина так отчаянно рыдала, что они не могли заняться любовью, и Уиллингем держал ее в объятиях, гладил по голове и бормотал слова утешения, как отец, кем он и был иногда для нее.
— Детка, ты такая красивая, я так люблю тебя, мне все равно, будешь ли ты танцевать…
— Но ты был так горд! — воскликнула она, снова разразившись слезами. — Ты собирался прийти и посмотреть на меня… Чарли, со мной все кончено! Это был мой единственный шанс! Я погибла! Теперь никто не захочет взять меня.
— Тише, — успокаивал он ее.
Наконец, измученная от пережитых волнений, Джина уснула.
Рано утром зазвонил телефон. Джина еще спала, свернувшись, как котенок, у него под боком. Уиллингем протянул руку за трубкой.
— Пожалуйста, Джину Джоунз, — сказал хриплый мужской голос с итальянским акцентом. — Я звоню из Нью-Йорка.
— Голубка, это тебя, — разбудил Уиллингем Джину. — Милая, это из Нью-Йорка.
Джина проснулась, замигала и поспешно схватила трубку.
— Да… да… Боже… да! Я тотчас же вылетаю. О Боже… вы уверены? — Пауза, и лицо Джины как будто озарилось солнцем. — До свидания.
Она бросила трубку, вскочила с постели и кинулась к еще не распакованному чемодану.
— Насколько я понял, они хотят, чтобы ты вернулась? — протяжно произнес Уиллингем.
— Ты правильно понял! О Чарли! Не знаю, что произошло, да мне и нет дела до этого! Пит сказал, что первым делом поговорил с Беттиной сегодня утром и переубедил ее, она берет меня назад, хотя мне понадобятся дополнительные репетиции, но главное — меня вернули, Чарли, и на этот раз навсегда. Не правда ли, это замечательно? Просто потрясающе! О милостивый Боже!
Она танцевала по комнате — смешная, прелестная, соблазнительная фигурка в одном розовом кружевном комбидрессе.
— Пит ужасно простужен, — добавила она. — Это странно — вчера он был абсолютно здоров. Надеюсь, он не заразит нас всех.
Репетиции, казалось, тянулись уже целую вечность. Аранья не могла понять, как актеры выдерживают такую скуку — повторять одни и те же реплики снова и снова, вечер за вечером, иногда по четыре-пять лет. Ее профессия намного увлекательнее. Все «работы» разные! А эта обещает надолго остаться лучшей.
Она видела выражение ярости на лице Беттины, когда та принимала назад Джину Джоунз, после того как выгнала ее. Аранья обернулась. Высокий темноволосый мужчина с точеными чертами лица зашел за кулисы. Проходя мимо Араньи, он бросил на нее проницательный взгляд.
Затем когда он стоял и разговаривал с Валентиной, то снова посмотрел на нее. Это был лишь мимолетный взгляд, но острый, холодный, всепонимающий. Она знала, что это брат Валентины, русский.
