Дарья Плещеева - Наследница трех клинков
– Ваше сиятельство, Петруша приехали, – глядя в окно, доложила Ирина Петровна. – С ними господин Громов.
– Слава те, Господи, помирились! Как войдут – сразу же проси!
Княгиня взяла пуховку, прошлась по шее и груди, чуть-чуть по носу. Поглядела в трельяж – чего-то недостает. Модного банта на шее? Нет, она не девчонка.
Она взяла купленную недавно вещицу – дорогую золотую подвеску, продолговатую, с рубинами и гелиотропами, с россыпью мелких бриллиантов. Подвеска была с хитростью – если нажать сбоку на кнопку, нижняя часть отделялась и оказывалась крошечной готовальней с набором миниатюрных инструментов для поправки красоты – ножинками и щипчиками. Очень удобно при выезде в свет… и, пожалуй, достаточно красиво, чтобы прямо сейчас приколоть к плечу…
В трельяже отражалась красавица – а кто не красавица под пудрой и при свечах? Княгиня приказала себе держаться бодро и вышла в гостиную.
Одновременно вошли Петруша и Громов. Оба держались плечом к плечу, глядя прямо перед собой и словно бы друг дружку не замечая, оба были настолько серьезны, что княгиня забеспокоилась. Громов поклонился, сынок-баламут – нет.
– Матушка, – сказал он. – Едем к госпоже Егуновой!
– С чего вдруг? Сперва пообедаем. Сейчас кушанье поспеет.
– Я хочу видеть Катеньку. И Громов также хочет.
– Рано еще на нее глядеть, – возразила княгиня. – Дура дурой. Но говорить учится. Авдотью матушкой зовет и в куклы с ней играет.
– Ваше сиятельство, нам действительно очень нужно увидеть эту особу, – сказал Громов. – Мы подозреваем, что госпожа Егунова жестоко обманута, и Катенька – вовсе не Катенька, а какая-то авантюристка.
– Да и не только мы подозреваем! – подтвердил князь. – А люди, в чьем доме она всю осень жила.
– С чего вдруг? – видя, что сынок, склонный к бурным чувствам, удивительно угрюм, княгиня забеспокоилась.
– Есть основания, ваше сиятельство. Мы хотим убедиться, что эта Катенька и та особа, которая с нами обоими очень бойко беседовала по-французски, – одно и то же лицо.
– О Господи! Как это могло быть?
– Мы в доме Фишера, где фехтовальный зал, случайно свели знакомство с девицей. Она не русская, ваше сиятельство, и хорошо воспитана. А потом… потом нам стало известно, что именно в доме Фишера нашли пропавшую дочку госпожи Егуновой… нам только надобно ее увидеть, ваше сиятельство!
И Громов, довольный, что так ловко и почти правдиво изложил ход событий, улыбнулся.
– Знала же я, что эту дуру вокруг пальца обведут! – воскликнула княгиня. – Я еду с вами. Без меня вас к девице и близко не подпустят. Но надобно условиться. Вы увидите ее, и если она – ваша приятельница, дайте мне знак. Знак, Петрушка! И только! Далее я возьмусь за дело сама.
– Как будет угодно вашему сиятельству, – сказал Громов с видом полной покорности.
Когда нужно, он умел напускать на себя удивительное благообразие.
Собиралась княгиня недолго – к подруге можно ехать и в домашнем платье. В экипаж она взяла сына и Громова, а сани, на которых они приехали, покатили следом. Это были замечательные сани молодого князя – княгиня сама их выбирала, подарила сыну отличного упряжного серого мерина по кличке Персей. Когда князь Темрюков-Черкасский выезжал на Невский в этих санках, все прохожие оборачивались.
Княгиня и не заметила, что составился целый поезд: за ее экипажем. Катили санки, а за санками – совсем простой возок с крошечными окошечками; в таких хорошо ехать за тридевять земель простому человеку, а на Невском он имеет жалкий вид.
В доме госпожи Егуновой княгиню встретили отменно, и тут же явилась Василиса. Сопровождая ее сиятельство к госпоже, она успела нашептать: зловредная Наташка сидит у себя в комнате, носу не кажет и явно что-то замышляет.
– Бог с ней, – беззаботно сказала княгиня.
Госпожа Егунова, узнав, что прибыли два молодых человека, сама вышла навстречу.
– Лизанька, я, право, не знаю… не повредит ли Катеньке новое знакомство?..
– Как оно ей может повредить?
– Чужие люди, а дитятко уже натерпелось от чужих. Давай не станем с этим знакомством спешить! Петрушенька, ей-богу, не надо! – взмолилась Авдотья Тимофеевна. – Потом, через недельку-другую, она ума наберется, с ней можно будет и потолковать…
– Но мне-то ты на нее взглянуть позволишь? – спросила княгиня.
– Пойдем, Лизанька. А ты, Петруша, с товарищем своим ступай в малую гостиную, я прикажу вам угощенье подать.
Княгиня сделала преображенцам знак: ждите, авось уговорю! Они все так же, плечом к плечу, пошли в гостиную, а княгиня вместе с подругой – в покои Авдотьи Тимофеевны, куда чужим ходу не было.
Молча вошли они, молча уселись в соседние кресла и, глядя в разные стороны, стали ждать. Ночной поединок стал основательной трещиной в их дружбе, и хотя князь просил прощения, а Громов отвечал, что зла не держит, осталось напряжение: оба помнили слово «подлипала».
Маленькая обтянутая ткаными обоями дверца в углу, которой обыкновенно пользовалась прислуга, приоткрылась. Наташа, показавшись, поманила гвардейцев. Первым пошел князь – он был знаком с девушкой, хотя совершенно не обращал на нее внимания. Вторым – Громов.
Парадные помещения в доме госпожи Егуновой опоясывались узкими коридорами, чтобы слугам было удобно выполнять обязанности, не путаясь у господ под ногами. Наташа эти коридоры знала и быстро провела преображенцев к витой лестнице, затем указала им другую дверцу.
– Сейчас я приоткрою, а вы глядите, – сказала она.
В щель шириной с вершок уставились три пары глаз, причем встать ради этого пришлось чуть ли не в обнимку.
Новоявленная дочка госпожи Егуновой стояла на небольшом возвышении, растопырив руки, в наскоро сметанном богатом платье. Модистка-француженка распоряжалась девками-швеями. Авдотья Тимофеевна, не зная, как еще проявить свою любовь, приказала нашить дочке платьев – таких, что хоть на придворный бал.
– Она? – спросила Наташа.
– Она.
– Ну как? Рискнем?
– Иного выхода нет, – прошептал князь. – Громов, не показывайся. Мне старая дура все простит…
Предполагая, что могут возникнуть трудности, преображенцы взяли с собой пистолеты. Наташа вышла первая, и на нее никто не обратил внимания – модистка ее знала, девки также. Она обошла комнату, словно бы что-то ища, и вышла. Еще некоторое время девки накладывали на платье ленты, прикалывали их по приказу модистки булавками, собирали ткань в складки на разные лады. Одна, самая веселая, при этом пела и приплясывала, чтобы развлечь дурочку. Дурочка поневоле улыбалась.
И тут дверца отворилась, в комнату шагнул князь и выстрелил в потолок.
