Лайза Джексон - Завтра утром
Потому что вы оба имели отношение к делу Шевалье.
Все это связано с теми событиями, когда Шевалье арестовали и посадили в тюрьму.
Рид изучил все записи о суде, потребовал из тюрьмы все отзывы о преступнике и не нашел ничего полезного. Если бы старший детектив, который ловил Шевалье, был еще жив, он бы вспомнил что-нибудь полезное. Но бывший напарник Рида мертв.
— Говорю тебе, этот тип нас только путает. Десять, пять и два? — прервала его мысли Морисетт.
— Он хочет сказать, что трупов будет семнадцать, и к тому же, проверь, в записке семнадцать слов.
— Все это чушь, — подал голос Зиберт. Морисетт смотрела на записку, как на воплощение зла.
— Знаешь, в этом нет никакого смысла. Ты не на том пути. — Клиффу определенно не нравились доводы Рида. — Присяжных не семнадцать.
— А если посчитать запасных? Или других людей, причастных к процессу? — спросил Рид, размышляя вслух. — Речь о человеке с извращенной логикой.
— Да уж точно, блин, — пробормотала Морисетт и наморщила лоб.
В новой записке от Гробокопателя обещалось, что будет больше смертей. Больше убийств. Больше работы и больше расстройств.
— В большом жюри не пять запасных, сам знаешь. И зачем он сейчас увеличил число? — поинтересовалась Морисетт вслух, и Рид почти увидел, как у нее в мозгу крутятся шестеренки. — Чтобы нас запутать? Господи, он просто сумасшедший. — Она всматривалась в проклятую записку. — Неприятно, конечно, но ты прав. По непонятным причинам этот ублюдок говорит именно о семнадцати.
— Сукин сын, — прорычал Зиберт. В записку заглянул Хаскинс.
— Я проконсультируюсь у нашего психолога. Посмотрим, что она скажет об этом парне.
— О каком парне? То есть ты думаешь, это не Шевалье? — Морисетт обменялась взглядом с Ридом.
Агент ФБР поднял руку:
— Я просто хочу проверить все возможности, но вообще думаю, что Шевалье. Все присяжные, умершие при подозрительных обстоятельствах, даже бедолага Тай-релл, который лежит здесь, были убиты уже после того, как Шевалье выпустили. Это совпадение?
— Не верю в совпадения, — сказала Морисетт. — Я девушка разумная.
У Рида зазвонил сотовый. Повернувшись спиной к палатке, вход в которую развевал ветер, он произнес:
— Рид. — По определителю номера он понял, что звонок междугородный.
— Это Рик Бенц, управление полиции Нового Орлеана. Ты просил позвонить, когда мы найдем Винса Ласситера.
— Да.
— Мы сегодня нашли его в больнице Сан-Антонио. Передозировка наркотиков, никаких документов, так что мы долго с ним разбирались. Судя по больничным записям, он поступил туда пять дней назад в коме, а в сознание пришел только вчера вечером. Похоже, это не ваш маньяк.
— Точно, — согласился Рид. Он уже вычеркнул брата Бобби из списка подозреваемых.
— Как продвигается расследование?
— Сегодня выкопали еще один труп. Та же манера. Похоронена заживо.
— Вот дьявол!
— Да, он явно бродит неподалеку.
— Скажи тогда, если я чем-то смогу помочь.
— Обязательно, — ответил Рид, дал отбой и решился все-таки взглянуть на Никки. Он вышел из палатки и увидел ее, съежившуюся на пассажирском сиденье. Другие журналисты, собравшиеся у входа на кладбище, начали засыпать его вопросами, но он игнорировал их, даже не заметил их присутствия. Несомненно, его снимали с вертолета и на ручные камеры по ту сторону ленты. Но он надеялся, что запись отредактируют до того, как репортаж появится в новостях, и что в его машине не заметят Никки Жилетт.
Впрочем, это маловероятно.
Не говоря ни слова, он открыл дверцу, сел на водительское место и завел мотор.
— Соболезную, — произнес он, и она слабо всхлипнула, посмотрев в окно. Он отъехал от кладбища.
— С кем была Симона?
— С человеком по имени Тайрелл Демонико Браун.
— Присяжный? — Да.
Никки судорожно вздохнула, и краем глаза он заметил, как она выдвинула подбородок, словно убеждая себя быть сильной. Да, она определенно дочь Рональда Жи-летта.
— Поймай его, Рид, — сказала она, утирая слезы. — Поймай этого мерзавца.
— Поймаю. — Он выехал на дорогу, которая вела из города. — Обещаю.
Никки хотелось ему верить. Отчаянно хотелось думать, что правосудие свершится, что Шевалье будет гореть в аду за свои преступления.
— Нашли какие-нибудь следы?
— Еще одна записка.
— О господи…
— Адресовано мне.
— И что там написано?
Он рассказал. Она в ужасе слушала.
— Еще больше? Больше двенадцати? Семнадцать? — прошептала она. Они ехали по мосту на остров Тайби. — Куда мы едем?
— Куда-нибудь, где потише. Ненадолго. Просто чтобы собраться с силами.
— На Тайби?
— У тебя есть варианты получше?
— Если бы.
Они остановились на пляже и пошли по дюнам и прибрежной траве, не говоря ни слова, вдыхая соленый морской воздух. С моря надвигался густой туман. Рид обнял Никки за плечи, она прижалась к нему, и ее боль утихла, а чувство вины, которое так терзало ее, немного сгладилось.
— Справишься? — спросил он. Она кивнула и, прищурившись, подняла на него глаза. Ветер играл ее волосами и полами пальто.
— Конечно. Мы, Жилетты, сильные, мы выживаем… кроме Эндрю, правда. — Она вздохнула и высказала то, что держала в себе уже двенадцать лет: — Думаю, он покончил с собой. Говорили о несчастном случае, и мама с папой предпочитают так думать, но если рассмотреть факты… Эндрю ненавидел проигрывать. Он не поступил в юридический колледж даже с помощью отца, судьи и члена совета, и не выдержал. — Она сунула руки глубоко в карманы пальто и вгляделась в море, где серая вода сливалась с темными облаками.
— Но ты не такая.
— Надеюсь. — Никки выдавила слабую, бледную улыбку. — Ладно, детектив, значит, ты привез меня сюда, чтобы помочь избавиться от чувства вины и чтобы я была подальше от любопытных глаз других копов и журналистов. И что теперь?
Он прижал ее ближе к себе, наклонился и поцеловал так крепко, так отчаянно, что она не стала сопротивляться и ответила ему. Сквозь шум моря она слышала, как ровно и сильно бьется его сердце, чувствовала его жар — по контрасту с погодой — и поняла, что за последние несколько дней влюбилась в этого грубого упрямого копа.
Он прижал язык к ее зубам, и она открылась ему, приникла к нему, ощутила сквозь одежду его тело, твердое и жаждущее. Завывал зимний ветер, вспенивалось море, и на несколько прекрасных минут Никки забыла обо всем — о боли, вине и горе, обо всем, кроме этого единственного человека.
Так хорошо обо всем забыть. Хотя бы на несколько минут.
Он со стоном поднял голову и ослабил объятия.
— Чертовски не хочется этого говорить, но мне надо работать.
