Татьяна Купер - РУССКАЯ ЖЕНА
Я прошла через такое страшное жизненное испытание, а мой отец стоял передо мной и возмущался по поводу какой-то записи в дневнике! Это всё, что он нашел сказать в тот день: «Как ты могла написать такое?» Его дочь была жестоко изнасилована тремя незнакомыми мужчинами, а он осуждал чувства, которые я при этом испытывала! Человек, который должен был быть моим защитником, не нашел ни одного слова утешения или соболезнования. Ни одного слова… Бабушка и Юля молча сидели за столом, не произнеся ни слова и даже не взглянув на меня, как будто я их тоже каким-то образом опозорила. Это была моя единственная терапия – меня научили, как стыдиться своих чувств…
Уже давно это стало папиной любимой фразой: «Как тебе не стыдно?». Чувство стыда вызывалось постоянно – оно и стало главным оружием этого фарисейского суда. Иногда мне было стыдно даже за факт своего рождения. Меня стыдили за всё, и список вещей, по поводу которых я должна была испытывать стыд, пополнялся с каждым годом – я превратилась в постоянное разочарование. Это всё входило в полный контраст с тем, что происходило в моей жизни на самом деле. Несмотря на такое положение в семье, я хорошо училась в школе и проявляла таланты и способности в различных областях. Я была активной комсомолкой, рисовала школьные стенгазеты, учила английский язык, занималась спортивной гимнастикой, ходила на каток, играла в оркестре народных инструментов, и пела на всех школьных вечеринках. И это всё – на добровольных началах, совершенно самостоятельно, без всякой поддержки или понукания со стороны взрослых. Но этого никто не замечал – у каждого из членов моей семьи была своя собственная повестка дня.
После окончания школы я решила идти в Институт иностранных языков – изучать английский язык. У меня была затаённая мечта, но никто в моей семье не воспринял это серьезно. Папа заявил, что они с Юлей обсудили этот вопрос и решили, что мне не следует туда поступать, так как это не для моего уровня – этот институт только для особо одарённых детей, окончивших специализированную английскую школу. По его мнению, я не была ни одаренной, ни особенной, и поэтому он всегда называл меня «Нулем» – дальше этого нуля он ничего во мне не видел. Он настоял на том, чтобы я оставила эту «пустую затею», и вместо этого пошла в Институт культуры учиться на библиотекаря – по его словам, приличная профессия для девочки. Теперь мне было стыдно за свой низкий уровень.
Когда нам семнадцать лет, мы убеждены, что взрослые знают лучше, что у них больше опыта, и что они всегда правы. Поэтому я послушно согласилась и поступила в Институт Культуры, но к концу первого семестра поняла, что это не для меня, и что мне это совершенно неинтересно. Я бросила Институт на втором курсе, чем опять вызвала бурное негодование папы. Прошло еще шесть лет, прежде чем я окончательно поняла, что я ничем не хуже других, и что Институт иностранных языков – совершенно подходящее заведение для моего уровня, и я могу туда поступить и даже благополучно закончить. Между тем я потеряла несколько драгоценных лет, работая простой машинисткой в каком-то захудалом НИИ. Но даже когда я заочно окончила Институт, и получила Диплом учителя английского языка, папу не обрадовало мое новое достижение – он опять смеялся мне в лицо и злорадствовал: «И во сколько лет ты его закончила?» И меня опять обжигало такое знакомое чувство стыда!
Теперь папа просто терпел меня, как нечто неизбежное, от чего невозможно было избавиться. Но однажды он всё-таки сделал попытку от меня избавиться, причем раз и навсегда. После очередной жалобы бабушки он решил, что пора очистить территорию от такой мерзости как я, и облегчить жизнь своей матери. Я так до сих пор и не уверена, кто ему подсказал эту идею – то ли поэтическая муза, то ли его любимая жена, но так или иначе он потащил меня в Райком комсомола. Это были 70-е годы, ирайкомы посылали специалистов и добровольцев на стройку века – Байкало-Амурскую магистраль. Мне было всего двадцать лет, я была хрупкого сложения, но мой папа принял решение, что я должна ехать в Сибирь и в 50-градусный мороз, вместе со здоровенными мужиками, прокладывать железную дорогу. Очевидно, предполагалось, что это либо выбьет из меня всякую «дурь», либо поспособствует моему потенциалу.
Мы зашли в одну из комнат, где нас встретил молодой работник райкома, которому папа и выложил свой нехитрый план. Мужчина вежливо спросил: «А что ваша дочка умеет делать?». После того, как выяснилось, что единственное, что я умею делать – это печатать на машинке, а лопата и отбойный молоток не стали моими любимыми или привычными инструментами, мужчина вежливо улыбнулся: «Извините, но машинистки нам не требуются», чем сорвал все папины планы спасения бабушки. Когда мы вышли из кабинета, поведение папы выказывало крайнее разочарование – он даже не смотрел в мою сторону. Хотя кто знает? Возможно, он опять думал о своих стихах.
Как это ни странно звучит, но я тоже была немного разочарована. Жизнь казалась мне такой невыносимой, что строительство Сибирской магистрали казалось лучшей перспективой, чем жизнь с бабушкой в коммунальной квартире. Моим единственным желанием было уехать как можно дальше от семьи, начать новую жизнь, где не будет скандалов, бесконечных упреков и обвинений в неблагодарности. Но реальность была такова, что бежать было просто некуда…
Потерпев полное фиаско в Райкоме Комсомола, папа начал изобретать новые методы давления на «упрямую» дочь. В ход шло всё – даже жалкие два квадратных метра, на которых стояла моя раскладушка, и за которые я должна была умиляться от благодарности. Однажды он пообещал, что оставит меня в коммунальной квартире, а для бабушки добьется новой квартиры. А когда же мы всё-таки получили новую двухкомнатную квартиру, он пообещал, что разменяет её, и поселит меня обратно в коммуналку. Это были простые угрозы – ведь у него не было никаких юридических прав на наше жилье, и без моего разрешения это сделать было нереально. Но он почему-то всё равно угрожал, и эти угрозы ранили мою одинокую душу еще больше…
Бабушка продолжала нажимать нужные кнопки, вызывая в своем сыне жалость и сочувствие. Вся кампания проходила под флагом защиты бабушки – война продолжалась без остановки. Если не помогали слова, в ход шло всё, что попадало под руку. Однажды отец набросился на меня с комнатным тапочком в руках и, когда я пыталась убежать, он настиг меня в конце длинного коридора, продолжая наотмашь хлестать куда попало. Он остановился только тогда, когда я села на корточки и обхватила голову руками. В другой раз, когда у нас возник очередной спор, отец в бешенстве вырвал электробритву из розетки, которой только что брился, и сильно хлестнул меня несколько раз по руке. Шнур рассёк кожу в трёх местах, и она вздулась и налилась кровью… И я опять в отчаянии бежала из дома – на этот раз туда, где меня признавали и были мне рады, пусть даже и ненадолго.
Теперь, когда наши прежние узы были разорваны окончательно и бесповоротно, мною овладели полное бессилие и беспомощность. Отец был таким недосягаемым и умным, и рядом с ним – я, такая маленькая и ничтожная, как песчинка. Его мнение было святая святых – авторитет в высшей инстанции, а я даже не знала, кем я была, да и откуда я могла тогда знать? Поэтому я всё время заглядывала в папины глаза, чтобы узнать в них свой очередной приговор. Каждый раз я лелеяла хрупкую надежду, что всё будет иначе, что он изменит своё отношение, и будет более ласковым и терпимым. Я так ждала, что он пощадит меня и проявит хотя бы каплю милосердия. Но он его так и не проявил, никогда! Он полностью отождествил меня с моей матерью, возненавидев так же, как когда-то ненавидел её. Он отказывался видеть во мне хотя бы мельчайшую крупицу чего-то хорошего, а вместо этого просто растаптывал меня, как разросшийся бурьян. Я и сама начала верить в то, что я обычный бурьян, которому никогда не суждено стать Розой. И мне еще очень долго, на протяжении тридцати лет своей жизни, было страшно узнать, кто же я на самом деле. Мне было страшно узнать, что приговор отца окажется правдой…
Итак, единственное жизненное напутствие, которое я получила от своей семьи – ошибка в чьей-то жизни, ничтожество и ноль, неблагодарное существо. Третий круг ада – СТЫД – был одним из самых парализующих, потому что он уничтожил всякое чувство собственной значимости и уверенности в себе. Это можно сравнить со 100-процентным ожогом, когда на человеке не остается ни одного живого места. С такой болью и беззащитностью я вышла в мир и начала взрослую жизнь.
Меня выпустили в жизнь с тяжелейшей ношей – я несла мамин стыд, папину неблагодарность и бабушкино самопожертвование. Это была совершенно чужая ноша, и ко мне она не имела никакого отношения. Я прогибалась под ней, и порой моя походка становилась тяжелой и неровной. Иногда я падала, ободрав колени до крови, но собрав последние остатки мужества, я поднималась опять. А иногда силы совершенно покидали меня, и тогда я подолгу лежала на холодном полу тёмного коридора жизни, плача навзрыд и не зная, куда дальше идти.
