Елена Арсеньева - Разбитое сердце июля
Алена только головой покачала…
– А почему вы сейчас об этом сказали? – спросил Нестеров, который проделал то же самое движение и своей головой. – Долго молчали, так и молчали бы.
– Потому что я про конверт вспомнила, – сказал Катюша. – Вспомнила, как Юрий Иванович мне его отдал и что сказал… Как будто заранее знал, что не заберет его никогда. Я тогда от потрясения про это начисто позабыла, а вспомнила только вчера. И до меня дошло: если он знал, что не заберет свои бумаги, значит, знал, что умрет. А если так, то, может, он сам с собой покончил? Я про наперстянку прочитала в фармацевтическом справочнике: она вполне может человека убить, если много принять, особенно если у этого человека какая-то болезнь митрального клапана… забыла, как называется.
– Пролапс митрального клапана, – подсказал Нестеров.
– Да-да! – обрадовалась Катюша. – И я подумала: а вдруг он нарочно выпил именно наперстянку, Толиков-то? Ведь я потом вспомнила, что у нас ее среди обычных лекарств не было. У нас валериана, пустырник…
– Да, я помню результаты вскрытия, – сказал Нестеров. – Пролапс митрального клапана, дополнительные хорды в левом предсердии, предрасположенность к тахикардии и аритмии. Возможно, вы правы, Катюша. Было бы хорошо, если бы сейчас вы поехали с нами в город, в следственный отдел городского управления. Дело в том, что с этими бумагами очень многое связано… Вообще из-за них столько крови пролилось…
– Раз надо, то я поеду, – сказала Катюша. – Правда, Олег?
Ее муж согласился, хоть и без энтузиазма. Видимо, беспокоился о замусоренных обочинах федеральной трассы…
Нестеров быстро объяснил, куда и как ехать, позвонил Льву Ивановичу Муравьеву и доложил, что в деле наметились новые повороты (Алена просто ушам не поверила, услышав этот речевой оборот не в кино, а в реальной жизни), потом вынул из Катюшиных вспотевших от напряжения пальцев конверт и пошел к машине:
– Что ж, Алена, нам пора!
О, наконец-то она отряхнула со своих стоп прах «Юбилейного»!
Конверт лежал на заднем сиденье «Ауди». Алена оборачивалась, чтобы посмотреть на него, оборачивалась, потом сказала:
– А вы предусмотрительный человек!
– В каком смысле?
– Не стали искушать Катюшу бумагами. Кто ее знает, что с ней стало бы, если бы она взяла да и открыла по дороге конверт и увидела бы там финансовые документы, которые обеспечивали получение трехсот тысяч долларов… Возможно, она в них ничего не поняла бы, но кто знает…
– Вот именно, кто знает! – сказал Нестеров. – Только вы мою предусмотрительность переоцениваете. Конверт я взял машинально. Просто подумал: до чего же символично, что деньги, погубившие Сергея Лютова, вернулись именно в годовщину его смерти.
– То есть? – повернулась к нему Алена.
– Он ведь умер именно 15 июля. Странно, правда?
Сегодня пятнадцатое июля…
Нина наметила на этот день отъезд. Почему? Потому что она считала, что месть свершилась. Юровский мертв. Толиков мертв (очень может быть, именно она довела его до самоубийства). А Холстин скомпроме…
Нет!
Вот оно. Вот что крутилось в голове!
Все вчерашние Аленины догадки насчет Холстина и его компрометации в принадлежащем «Зюйд-вест-нефтепродукту» («Юго-восток-нефтепродукту») пансионате «Юбилейный», где директором некто Юматов, – сущая ерунда! Потому что убийство Лены было организовано не Ниной, а Леонидой, в смысле – Мариной Ивановной. Да и не организовано – оно произошло случайно! Значит, с точки зрения Нины Елисеевой, Холстин еще не получил свое. От нее не получил.
Когда получит? Не сегодня ли? Не в годовщину ли гибели Сергея Лютова? У него намечен на сегодня визит к врачу, а Нина… Нина – врач. Нет, косметолог. Не сходится.
– Виктор, вы не знаете, куда сегодня утром направился Холстин? Почему из-за визита к какому-то врачу он просил отсрочить допрос?
Видимо, голос ее звучал очень странно, потому что Нестеров вдруг притормозил и посмотрел ей в глаза:
– Что случилось, Алена?
– Я вас спросила. Говорите! Ну? Знаете?
– Знаю, но это…
– Служебная тайна, конечно! – зло вскрикнула Алена. – Говорите же! Какой врач? Кардиолог? Андролог? У Холстина простатит? Или он намерен увеличить размеры своего мужского достоинства?
Нестеров странно хрюкнул и покраснел.
– Вы, наверное, начитались журналов «Man’s health»? – спросил угрюмо. – Это только его персонажи день и ночь думают о его размерах. Нормальные мужики этим не так уж смертельно озабочены, можете мне поверить. Хотя… хотя, если честно, Холстин тоже немного съехал с катушек, на мой взгляд. На сегодняшнее утро у него был назначен визит в косметический салон. Сеанс какого-то там омоложения. Ему расследование светит, а он… Суета сует и томление духа!
– В косметический салон?! – закричала Алена. – В какой салон?!
– Да в тот, где работает его невеста, Ирина Покровская. Называется «Красотка». Знаете, на Ошарской, между банком «Юпитер» и консультацией «Юрист».
– Что?! – выдохнула Алена. – Юпитер? Юрист?
Нестеров повернулся к Алене, и глаза у него стали встревоженными.
– Да нет, не может быть, – пробормотал он. – Не сходится. Там только два Ю.
– Вы что, считать не умеете? – крикнула она. – Поехали, поехали скорей!
Нестеров нажал на газ.
– Два Ю! – крикнул, сердито косясь на Алену. – Два!
– Три!
– Да какое ж третье?
– Так ведь «Красотка»! «Красотка» же!
– Никогда не знал, что это слово пишется с буквой Ю!
Ох, какой тонкий юмор, вы только подумайте! Никогда не знал он… Да что ты вообще знал?! Что бы ты узнал об этом деле, деревяшка несчастная, если бы на твоем пути не встретилась писательница Дмитриева?!
– Вы что, в самом деле не понимаете? – спросила Алена с оскорбительной холодностью. – Вы, может быть, фильма «Красотка» не видели?
Нестеров покосился на нее, но ничего не сказал.
Ну, видел он фильм «Красотка». И что? Дурацкий фильм. Хотя ему понравился… Особенно главная героиня понравилась, вернее, актриса, которая ее играла. Настолько понравилась, что некоторое время Нестеров считал ее, вместе с этим ее широченным ртом и ногами от ушей, идеалом женской красоты. Долго считал… до тех пор, пока к нему в постель не залезла одна высокомерная писательница, которая умудрилась в этой постели спокойно уснуть, а он вынужден был лежать рядом, руки по швам, и кулаки сжимать оттого, что хотел в писательницу вцепиться, а не мог. Боялся! Она каким-то образом внушила ему и желание безумное, и страх – страх обидеть ее. Как будто он держал в руках хрустальный сосуд с дурманящим напитком, и хотел испить, и боялся нечаянно уронить, разбить… Прошла ночь, даром прошла в мучениях плоти, и день рядом с ней так же прошел, только и удалось, что уловить запах ее волос, когда она плакала у него на плече… О чем плакала, о ком?! И другая ночь миновала вдали от нее, и нынешнее утро не дало утоления, хотя ее голые ноги и бедра были уже совсем близко, и запах ее, ночной, томный запах женщины, уже раздразнил его…
