Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости
Сидорин молчал.
Потапов и Брезас смотрели на него и молчали тоже.
— А моя работа? — спросил он хрипло. — Ну, нынешняя работа? Там же два месяца надо ждать, пока отпустят.
— Я договорюсь, — махнул рукой министр МЧС, — что ты, ей-богу! Попросим, и отпустят сразу, без двух месяцев.
— Я согласен, — сказал Сидорин, — конечно, согласен.
— Тогда поехали, — Брезас поднялся, рассовывая по карманам сигареты и телефон, — поехали-поехали, чего теперь сидеть-то!
— Мне бы жене позвонить, — выговорил Владимир с усилием, — я обещал.
— Позвонишь из машины. Пока, Дмитрий Юрьевич, спасибо за содействие. Зое привет.
— И ты своим передавай, — откликнулся Потапов, — и не пугай там Вовку особенно. Он человек, к твоим темпам непривычный.
— Привыкнет, — пообещал Брезас зловещим тоном и натянул на плечи пальто, валявшееся на соседнем стуле, — пошли.
Следом за удалявшейся кашемировой спиной министра МЧС Сидорин вылетел из кабинета, ничего не видя перед собой, выхватил из шкафа куртку и чуть не бегом бросился по коридору.
Он пришел в себя только в машине, когда министр сунул ему легкую трубку мобильного телефона. Куртку Сидорин по-прежнему держал в руке.
— Звони, — сказал министр, закуривая, — ты вроде звонить хотел.
От нереальности происходящего у Сидорина шумело в ушах.
Он долго вспоминал домашний номер, по которому должен был позвонить Нине, и вспомнил с трудом.
И еще он вспомнил, что Потапов ни слова не сказал ему про капитана Никоненко.
Теперь это не имело никакого значения.
В середине дня Игорь Никоненко получил от полковника Печорина нагоняй и необходимые сведения, которые тот добывал два дня.
— Ну и что? — спросил полковник, швыряя капитану папку. — Это все одни твои домыслы и больше ничего. Ничего предосудительного в этих бумагах нет, я тебе сразу говорю, чтобы ты особенно не возбуждался. Мало ли кто где работает! У нас президент полжизни в Германии проработал, и что?
— Ничего, товарищ полковник, — бодро сказал Никоненко, глядя стеклянным взглядом и памятуя о лихом и придурковатом виде, который должен иметь подчиненный, — я знаю, что с этим придется повозиться.
— Ну и возись, — сказал полковник неприязненно, — все равно больше никаких версий нету, одна твоя осталась.
Это было бальзамом, пролитым на разверстую рану. Капитан был уверен, что прав. И полковник подозревал, что капитан прав, и это его раздражало.
— Когда ты закончишь-то?
— Думаю, что завтра доложу, товарищ полковник.
— Думаешь или доложишь?
Никоненко промолчал.
— Значит, завтра придешь и доложишь.
— Есть.
— Свободен.
Личных дел было несколько. Пересмотрев их, капитан пришел к выводу, что более или менее ему подходят два. Оба дела повествовали о блестящей карьере, и — убей бог — Никоненко не мог понять, как именно две подруги могли этой карьере угрожать.
Он сам сказал ночью Алине, что она могла что-то такое слышать или видеть, чему не придала значения, но преступник не может оставить ее в живых потому, что в самый неподходящий момент она может вспомнить, что именно видела или слышала.
Для того чтобы внимательно прочитать все собранные для него материалы, требовалось время, и он стал читать, делая над собой усилие, потому что, вспомнив о ней, он уже не мог думать ни о чем другом. Профессионал хренов. Знаток жизни. Мало того, что три лишних дня валандался с Диной Больц, Арнольдом Шеффером и антикварными ценностями, так теперь еще взялся грезить о совсем ему не подходящей Алине Латыниной. Самое лучшее, что он мог для себя сделать, — это немедленно о ней забыть.
Он все знал о ее темпераменте уже тогда, когда она бросилась на него с кулаками, а потом так рьяно отстаивала интересы ее драгоценного Федора. Все правильно. Она оказалась пылкой, не стеснительной и уверенной в себе. Все это вместе лишало капитана какого бы то ни было самообладания. После того, как она вышла голая к нему на кухню и он сунул часы под кучу одежды на полу, на размышления у него не осталось ни времени, ни сил.
Она лежала рядом, такая доступная и такая далекая, что ему приходилось поминутно заглядывать ей в лицо, как бы проверяя себя — она ли это. Это была она — с гладкой оливковой кожей, худыми плечами, длинными ногами и совершенной спиной. Никогда в жизни его не интересовали женские спины. Алинина спина казалась ему волшебной и возбуждала ужасно. Он целовал ее между лопаток, терся щекой о позвонки, стискивал ладонью шею, удивляясь, что она такая беззащитно-женственная. Он считал себя лихим и многоопытным любовником, а тут вдруг растерял всю свою лихость, не говоря уж об опыте. Ему все хотелось сказать ей что-нибудь необыкновенное, нежное, очень личное, но он не знал, как говорят такие слова.
Он уснул в шесть, а в семь проснулся и долго сидел над ней, жалея будить и карауля собственное странное любовное состояние. Он едва удержался, чтобы не спросить, всерьез ли она собиралась взять вещи и приехать к нему.
Высаживая ее у дверей офиса, он поцеловал ее нарочито собственническим поцелуем, чтобы видел охранник, который ошалело вытаращил на них глаза, а потом Игорь сказал ей строго, что вечером за ней заедет.
— А мне нельзя на своей машине? — ноющим тоном ломаки-второклассницы спросила она и сама засмеялась.
— Нет, — отрезал он сурово, — на своей поедешь завтра.
Завтра она на своей машине поедет в свою собственную жизнь — к драгоценному Федору, мамочке с папочкой, подруге Марусе и очередному стрекозлу.
Ненавидя себя за слюнтяйские мысли, капитан мрачно уставился в бумаги.
Итак, одноклассники. Бывшие друзья и враги, влюбленные и ненавистные. “Облезлая моль” и комсорг Сидорин. Тамара Борина и Дина Больц, а между ними Вадик Уваров, будь он неладен. После школьного бала все собирались в ресторан, куда не пригласили Сидорина.
Стоп. Вот оно. Вспомнил.
“Не так давно мы в ресторан пошли, вернее, я ее повела. Она с кем-то там поздоровалась и сказала, что это ее одноклассник. Я на него даже не смотрела”, — так сказала Алина, когда он приезжал к ней в офис. Это было… да, четыре дня назад, а ему показалось, что в прошлой жизни.
Он сдернул со стола ноги, обрушив на пол кучу бумаг, и схватился за телефон.
Эх ты, капитан!.. Герой-любовник, деревенский детектив, профессионал из Сафонова, оскорбленный недоверием начальства! Салага ты, а не профессионал!..
— Алина, — сказал он, едва сняли трубку, — помнишь…
— Привет, — весело отозвалась она, — я как раз о тебе думала. У меня на твоей почве помутнение мозгов. Как ты думаешь, это от весны или оттого, что я в тебя влюблена?
— Я не знаю, — ответил он нетерпеливо, даже не услышав, что именно она сказала, — помнишь, ты говорила мне, что водила Марусю в ресторан и там вы видели какого-то ее одноклассника?