Дмитрий Вересов - Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
— Чи-иво? — плебейским привизгом выразила свое непонимание Лера.
— Простонародно интонируете, княжна, — нарочито тихо пробормотал он.
— Что-что? — переспросила она, уже сравнительно комильфо.
— Расслабуха, родная. Как-никак, пару вагончиков мы разгрузили… Слушай, у тебя сигаретки нет?
Лера принялась сердито шарить вокруг себя, метнула ему на грудь мятую пачку «Золотого пляжа».
— Ох, это не Рио-де-Жанейро! — вздохнул он, затягиваясь сырым, припахивающим плесенью дымком.
— Нил?.. — спустя минуту-другую спросила она.
— Да, любимая?
— Нил, пообещай мне одну вещь…
— Для вас, сударыня, все, что угодно — в пределах разумного, конечно.
— Ты не мог бы завтра увезти ее куда-нибудь на весь день?
— Кого?
— Ну, Ирку… Понимаешь, завтра мой Ашотик приезжает. Нельзя, чтобы она нас вместе видела. С папашей-то я как-нибудь разберусь, а вот Ирка… Она такая правильная, такая зануда. И стукачка. Маме наябедничает, Вадику…
— М-да, нескучно живете, гражданка Оболенская, — задумчиво проговорил он. — Вчера Назаров, сегодня я, завтра Ашотик.
— С Максом у меня ничего не было! — заявила Лера. — А Ашотик — это серьезно.
— А Вадик? — ехидно осведомился Нил. Насчет самого себя он решил не спрашивать. И так все более-менее ясно.
— Вадик — мой алма-атинский жених. Его это все совершенно не касается… Ну сделай, ну что тебе стоит…
— Ладно… Прокатимся, пожалуй, в Феодосию. Он замолчал, вслушиваясь в южную ночь.
— Нил?..
— А? — Он встрепенулся: как-то умудрился начисто забыть, что он здесь не один.
— Нил, а ты меня потом с мамой своей познакомишь?
— Да? — Ее наивная нахрапистость была даже забавна. — Думаешь, надо?
— Надо.
— Зачем?
— Ну… словом, я в аспирантуру хочу поступать. А в нашей консерватории с такой специальностью сложно…
— Какой специальностью? — безжалостно осведомился он. — Играть ты не можешь, петь вроде не поешь. Не иначе, дирижировать собралась? Тогда тебе в Москву надо, к профессору Веронике Дударовой.
— Да не дирижировать! Я теорией заниматься хочу.
— В таком случае на что тебе моя матушка сдалась? Она, видишь ли, отнюдь не теоретик.
— Но знакомства, связи…
— Послушай меня, лапушка. Ты об одной вещи просила, а получается две.
— Я отработаю. Честное слово…
Нил ухмыльнулся, прикинул свои желания и возможности на данный момент и, потянувшись, сказал:
— Вот прямо сейчас и отработаешь…
«Прогулка морем, — думал Нил, стоя на палубе, — это очень сильно в ощущениях, но банально в описании. Синее море, белый пароход, высветленные солнцем горы, две разбегающиеся пенные дорожки за кормой… Какой восторг — и какое убожество в мыслях и словах. Вот рядом со мной некое создание, априорно милое, трогательное и целомудренное, хотя об этом создании я знаю лишь то, что вот сейчас должен буду привлечь ее к себе, поцеловать ее шрам, ее облупившийся красный носик, ее сухие губы, соленые от морских брызг, — и тут же с тоской подумать, что все мосты сожжены…»
Он повернулся к Ирочке, притянул к себе, губами приник к шраму под облупившимся красным носиком, к сухим губам, соленым от морских брызг. Она крепко зажмурила глаза…
На многочисленных кораблях пестрели флаги, на набережной играли военные оркестры и фланировали матросики, щеголяя белоснежными гимнастерками. Феодосия отмечала День Военно-морского флота.
В праздничной толчее они были инородны. Ежесекундно их обгоняли, поджимали, подталкивали, громкими голосами глушили адресованные друг другу бессвязные лирические реплики. Ее личико под нелепой желтой панамой становилось все бледнее, шаг — медленнее, все заметнее проявлялась хромота, все тяжелее опиралась она на палку, на руку Нила. Наконец она подняла на него страдальческие глаза и тихо простонала:
— Не могу больше…
Он подхватил ее на руки и, распихивая толпу, вынес с набережной в тихий переулок, опустил на лавочку под густым кипарисом.
— Я сейчас! — отрывисто сказал он и устремился обратно на набережную. — Только куплю тебе мороженого. Жди меня…
Тележек с мороженым было много, но желающих полакомиться им было несравненно больше. Нил метался от одной очереди к другой, выбирая, какая будет поменьше, наконец выбрал и, действительно, не простоял в ней и минуты — товар кончился. «На фиг этот график!» — пробормотал Нил, нагло протиснулся в самую головку соседней очереди и пристроился к пацану лет двенадцати, сжимавшему в потной ручонке единственную монетку.
— Здорово! — громко, на публику, сказал он и шепотом добавил, всовывая в ладошку рубль:
— Слышь, старик, возьми мне два стаканчика.
Мальчонка открыл рот, и за долю секунды до того, как оттуда выплеснулась порция колоритной южной брани, Нил внес существенное дополнение:
— Сдача твоя!
Малец поспешно сглотнул ругательство и важно кивнул стриженой головой. Этот диалог произошел до того стремительно, что в очереди никто не успел возмутиться.
От тележки Нил отошел с двумя кривоватыми вафельными стаканчиками и острым желанием хоть несколько секунд передохнуть в тенечке. Вынырнув из самой толчеи, он плюхнулся на какую-то ступеньку, козырьком защищенную от солнечного света, и слизнул выступившую каплю сладкой жижицы с дырявого донца одного из стаканчиков.
И тут же в глазах потемнело — и не только потому, что их прикрыли чьи-то ладони, потому что еще до слов: «Сударь, не угостите ли даму мороженым?» — он понял все. Медленно повернул голову и, словно кролик перед удавом, застыл перед Линдой.
III
Эхо потрясения, испытанного в тот момент, мгновенно выкинуло Нила из реальности воспоминания и перебросило на двадцать один месяц вперед, в реальность непосредственных ощущений.
— Костя, не мнись на балконе! — крикнул он. — Заходи давай, я не сплю, так валяюсь.
В комнату с извиняющейся улыбкой вошел Асуров.
— Ты не позвонил, — сказал он. — Я начал беспокоиться. И вот… Ты позволишь?
Следователь показал глазами на стул. Нил кивнул. Асуров уселся, раскрыл портфель, достал оттуда пеструю цилиндрическую жестянку.
— «Нескафе», — прокомментировал Нил. — Однако!
— В управлении наборы давали, — пояснил Асуров. — Водички поставь.
Когда Нил, водрузив на плитку полный до краев ковшик, снова повернулся к столу, рядом с кофе появилось еще несколько разноцветных банок — красная с камчатским лососем, зеленая с молодым венгерским горошком и розовая с бельгийской ветчиной. Тут же красовалась длинная бесцветная бутыль причудливой формы, заполненная бесцветной же жидкостью. Нил пригляделся к фигурной этикетке.
