Анна Малышева - Зачем тебе алиби…
— Вот как? — Женщина снова протянула руку. — с каким-то царственным, снисходительным видом, взяла фотографию и рассматривала ее дольше и критичней, чем в прошлый раз. Наконец, легонько усмехнувшись, словно выразив свое неодобрение, ответила:
— Нет. Я не помню такой. Может быть, она выглядела по-другому?
— У нее были русые волосы, заплетенные в длинную косу.
— Вряд ли я видела подобную девушку, — Ада Дмитриевна снова продемонстрировала свою пухлую холеную руку, возвращая фотографию.
— И я не помню, — кивнул Юра.
— А между тем она часто бывала у ваших соседей. Вы живете дверь в дверь — Ах, ну да, — Ада Дмитриевна слегка наморщила лоб и наконец спросила:
— Когда, вы говорите, тут бывала эта девушка?
— Лет десять — двенадцать назад.
— Так давно? Возможно, мы с сыном тогда жили по другому адресу.
— На Тверской, — поддакнул сын.
— Теперь мы сдаем ту квартиру, — Ада Дмитриевна говорила все уверенней и лоб ее больше не морщился. — Я перевезла сюда все картины покойного мужа. Они не очень-то хорошо продаются, а жить как-то надо. У меня нет профессии. Мой муж настолько хорошо зарабатывал в те годы, что мне не было нужды работать. Его очень ценили, и по заслугам, что бы сейчас ни говорили! Я вела домашнее хозяйство, и поверьте, это стоило любой мужской работы, тяжелой, физической. Но я никогда не жаловалась! И я всегда старалась, чтобы он не отвлекался от искусства. То же самое я делаю для сына, и кажется, сделала уже довольно, чтобы он был мне благодарен. Да, мы сдаем ту квартиру. Юра пока еще учится, и он не должен отвлекаться от учебы, чтобы заработать на какие-нибудь макароны!
Эту тираду она произносила все с тем же царственным видом. Даже, когда она жаловалась, казалось, что она выносит кому-то обвинительный приговор.
— Все это — картины вашего мужа? — Помощник следователя снова осмотрел стены. — Он был художник?
— Да, и довольно известный. Ну, вы могли и не слыхать фамилию Головлев, но в определенных кругах, конечно. Невыносимая надменность дамы раздражала его, но он старался ничем этого не выказать. Юра сидел как на иголках, потом робко спросил:
— А курить можно?
— Конечно, вы же у себя дома.
Ада Дмитриевна бросила на сына уничтожающий взгляд, в котором ясно читалось: «Рохля!» И сама достала из кармана сигареты («Данхилл» с ментолом), угостила мужчин и прикурила от зажигалки визитера. Выпустив дым из своих увядших, но все еще четко очерченных губ, она спросила:
— Вы еще не нашли убийцу?
— Ищем.
— Хороший ответ, — она вдруг рассмеялась, и смех у нее оказался совсем молодой — мелодичный, звонкий, будто хрустальный колокольчик. Она с удовольствием затянулась и продолжала:
— Я, честно говоря, с тех пор как там нашли труп Игоря, места себе не нахожу. Кто и за что мог убить такого человека? Я не понимаю. Особых денег у них не водилось, да и квартиру не ограбили… У нас, правда, железная дверь, и ценностей в доме мы не держим, их у нас нет. Но все равно, тревожно.
— Давайте все же уточним кое-какие детали.
Вы можете точно припомнить, когда именно не проживали в этой квартире?
— О, это будет сложно. Мы жили то здесь, то там…
— А эта квартира чья?
— Моя. Здесь раньше жили мои родители. А та, что на Тверской, досталась мне в наследство от мужа. Его отец был известный журналист, и мой муж ту квартиру унаследовал. Ну, а теперь, конечно, все достанется Юре.
— Вы не общались тесно с вашими соседями?
— С какими? С Прохоровыми? Нет, пожалуй, нет. Я, знаете, вообще по натуре не общительная.
Не люблю никому навязывать свое общество, — сказала она таким тоном, что помощник следователя сразу ощутил, что он свое общество ей беспардонно навязывает. — А что у меня могло быть общего с этими людьми? В общем, можно сказать, что мы друг друга совсем не знали. И я об этом не жалела.
— И вы там никогда не бывали?
После этого вопроса мать с сыном переглянулись.
Юра вздрогнул и вытянулся на своем стуле, словно сделал стойку на дичь. Ада Дмитриевна невозмутимо ответила:
— Буквально недавно, перед смертью Игоря, мы туда вместе зашли. Я хотела отметить годовщину смерти мужа с соседями, которые его знали и которым он всегда симпатизировал. Собственно, из всех, кто его знал, там остался один Игорь, но что поделаешь! Мы выпили неполную бутылку венгерского муската и расстались такими же чужими людьми, как раньше. Печальная была годовщина, но собственно, она и не должна быть радостной. Подчеркиваю, что инициатива этого нелепого визита принадлежала моему сыну. Я только исполняла его желание.
— Да, — кашлянул тот. — Я хотел… Ну, словом, я так хотел, — И кстати, — дама подняла выщипанную бровь и холодно уставилась на помощника следователя; — Скажите, а вам не полагается извиниться перед нами за то, что у меня и Юры взяли отпечатки пальцев? Это — безобразие.
— Нет, извиняться нам за это не полагается, это наша работа! — отрубил помощник следователя и спросил:
— А ваш сын, кажется, ровесник младшего Прохорова?
Юра заерзал на сиденье и хрипло сказал:
— Мы дружили.
И замолчал, будто поперхнулся. Мать не стала оспаривать его утверждение, только поудобнее устроилась в кресле и заметила:
— Да, Юра одно время общался с Сашей. Но потом Саша ушел в армию, и интересы их настолько разошлись… Знаете, когда двое молодых ребят не видят друг друга два года, это куда серьезней, чем если двое зрелых людей не видятся десять лет. Когда Саша вернулся, они уже общались не так часто.
У них появились разные взгляды, разные знакомства.
— Может, ваш сын сам расскажет, как обстояло дело? — Помощник следователя не сдержался, и в его тоне промелькнуло раздражение. Его выводила из себя эта невыносимая женщина, которая явно пыталась все за всех знать и судила обо всем, не спрашивая ни у кого совета.
— Ради бога, пусть рассказывает! — откликнулась невыносимая женщина. — Я не собираюсь лишать его права голоса.
— Но мама, в общем, все сказала, — пробормотал тот, стискивая потные ладони между сдвинутых колен. — Мы с Сашей дружили, но это было очень давно. Я даже не знаю, почему мы разошлись…
Но мы не ссорились, нет.
— А он вам никогда не рассказывал о бывшей невесте старшего брата?
— Что? Нет. Да что он мог мне рассказывать, он же ее никогда не видел.
— Ну, он мог слышать о ней от брата, от матери, от отца!
— Ас отцом они развелись… Не знаю почему.
— И не надо тебе знать, — нравоучительно заметила Ада Дмитриевна. И пояснила:
— Семейные дела — самые темные на свете. Сколько неприятностей я вынесла из-за того, что так или иначе вмешивалась в чужую семейную жизнь! Я была моложе и глупее, чем сейчас, и обожала всем давать советы.
