Мэри Брэддон - Победа Элинор
Но теперь ему было шестьдесят лет, и он прожил свою жизнь. Его кроткая и доверчивая жена умерла десять лет тому назад; все деньги его были истрачены и из четверых детей ни один не хотел сказать слово в его защиту. Самые покорные и любящие из них только молчали и думали, что делают много, удерживаясь от упреков. Он предоставил им идти своей дорогою, обоим сыновьям вести битву с жизнью, как они могли, дочерям — выйти замуж. Они обе были хороши собой и образованны и вышли замуж прекрасно. Оставшись на свете совсем один, только с преданиями о блистательном прошлом, мистер Вэн соединил свою несчастную судьбу с судьбою очень хорошенькой девушки, которая была гувернанткою его дочерей и влюбилась в его великолепную грациозность, в простоту его сердца, находя его седые волосы прекраснее черных кудрей молодых людей.
Да, Джордж Вэн обладал даром очаровывать в опасной степени, и его вторая жена любила и верила ему на старости его лет так же безусловно, как его первая жена в самые блестящие дни его благоденствия. Она любила его и верила ему. Она переносила жизнь беспрерывных долгов и ежедневных затруднений. Она жертвовала собою для мелочных проделок нечестной жизни. Ее натура была сама правдивость, а она унижалась для своего мужа и помогала той игре в прятки, посредством которой Джордж Вэн надеялся избегнуть честной борьбы с бедностью.
Но она умерла в молодости, может быть, изнуренная этим беспрерывным несчастьем и не будучи в состоянии находить утешение в ложном великолепии и в мишурном величии, какими Джордж Вэн старался прикрыть упадок своего состояния. Она умерла через пять лет после своего замужества, оставив расстроенного и отчаянного старика опекуном и покровителем ее единственной дочери.
Это несчастье было самым горьким ударом, какой только случалось переносить Джорджу Вэну. Он любил свою вторую жену, жену его бедности и унижения гораздо сильнее, чем послушную участницу его великолепия и благоденствия. Эта кроткая девушка, так безропотно покорившаяся неприятностям своей участи, была для него в тысячу раз дороже первой жены, потому что между ним и его любовью к ней не стояло никакого пустого чванства, никакого суетного тщеславия, никаких принцев, никаких бифстэкских клубов.
Она умерла, и он помнил как мало он сделал, чтобы доказать ей свою привязанность. Она никогда его не упрекала, ни малейшее слово упрека не срывалось с этих нежных губок. Но знал ли он, что он сделал ей такой же жестокий вред, как тем непочтительным детям, которые изменили ему и бросили его? Он помнил, как часто он пренебрегал ее советом, ее любящим, чистым и правдивым советом столь скромно предложенным, столь кротко сказанным. Он помнил, к каким унижениям принуждал он ее, сколько лжи заставлял он ее говорить; как часто употреблял он во зло ее любовь, в своем слепом эгоизме заставляя ее трудиться для него, как невольницу; он мог помнить все это теперь, когда она умерла, теперь, когда было слишком поздно, слишком поздно, чтобы упасть к ее ногам и сказать ей, что он был недостоин ее доброты и любви, слишком поздно, чтобы предложить ей такое бедное вознаграждение за прошлое, как раскаяние и слезы.
Ему не нужно было присутствия его маленькой дочери, темно-серые глаза которой глядели на него так, как ее глаза, каштановые волосы которой имели тот же золотистый блеск, которым он часто любовался при солнечных лучах, лениво смотря на вечерний свет, освещавший опущенную голову его жены. Ему казалось, будто она не далее как вчера сидела у окна и работала для него.
Продолжительное огорчение совсем разбило старика. В этот угрюмый промежуток отчаяния он не поддерживал тех внешних признаков благоденствия, которыми он так постоянно окружал себя. Его модные сюртуки и сапоги, которыми он так дорожил последнее время, уже не были предметами нежной заботливости и восторга для него. Он перестал бывать в том беззаботном обществе, в котором он мог еще разыгрывать роль знатного джентльмена. Он заперся в своей квартире и предался горю; много прошло времени, прежде чем его легкомысленная натура оправилась от выдержанного им удара.
Следовательно, неудивительно, что его младшая дочь сделалась невыразимо дорога ему. Он разорвал все узы, связывавшие его с прошлым и с его старшими детьми.
Его второй брак сделал новую эру в его жизни. Если он и думал когда-нибудь об этих старших детях, то только разве вспоминал, что некоторые из них жили в роскоши и должны были поддерживать его в его бедной старости. Если он и писал к ним, то просительные письма, обращаясь к ним совершенно в таком духе, как обратился бы к герцогу Веллингтону.
Да, его младшая дочь заняла все место в сердце старика. Он баловал ее, как баловал неблагодарных старших детей. Он не мог дать ей экипажей и лошадей, слуг в ливреях и великолепных домов, но он мог время от времени уговорить какого-нибудь малодушного кредитора поверить ему, и возвращался с торжеством в свою жалкую квартиру, с какою-нибудь добычею для своей возлюбленной Элинор. Он нанимал коляску у какого-нибудь доверчивого содержателя конюшен и возил свою девочку гулять за город. Он покупал ей щегольские платьица у продавцов шелковых материй, которые поставляли товары его старшим дочерям, и хотел вознаградить ее за бедность ежедневного существования проблесками великолепия.
Потом он часто получал небольшие суммы, или от своих друзей взаймы, или, может быть, из какого-нибудь таинственного источника, о котором не знала его невинная дочь. Итак, в первые десять или одиннадцать лет своей жизни мисс Вэн пользовалась иногда несколькими днями роскоши и расточительности, составлявших резкий контраст с печальной бедностью ее ежедневного существования.
Для этой молодой девушки весьма было обыкновенно обедать один день в грязной гостиной в Челси чаем и селедками, а на другой день сидеть напротив своего отца в какой-нибудь модной гостинице и есть дорогую рыбу, с покойным наслаждением знатока, бесстрастно смотря, как мистер Вэн важничал со слугами и сердился, зачем рейнское вино недолго стояло во льду.
Не было никаких сумасбродных издержек, каких эта девочка не видала бы в доме своего отца. В день своего рождения она однажды получила от него восковую куклу, стоившую две гинеи, в то самое время, когда за нее не было заплачено в смиренную маленькую школу и воспитание ее было остановлено вследствие этого долга. Ей очень хотелось иметь эту восковую куклу, и отец подарил ей, потому что он любил Элинор, как он любил всегда: малодушно и сумасбродно.
Элинор любила его взаимно: она в сто раз платила ему за его привязанность своей невинной любовью и своим доверием. Для нее он был олицетворенным совершенством, благородством и великодушием. Высокопарные фразы, сентиментальные речи, которыми он обыкновенно обманывал самого себя, обманывали и ее. Она верила тому фантастическому портрету, в котором он изображал себя и которому сам верил, как самому верному и неполыценно-му сходству. Она верила и думала, что Джордж Моубрэй Ванделёр Вэн был именно таков, каким он представлял и каким считал себя — оскорбленным стариком, жертвою забывчивости света и неблагодарности детей.
