Мэри Брэддон - Победа Элинор
Я надеюсь, что вы бываете в протестанской церкви, на улице Риволи.
С искренним желанием вам счастья и земного, и вечного, я остаюсь, любезный батюшка,
ваша любящая дочь
Гортензия Баннистер».Джордж Вэн залился слезами, когда окончил это письмо. Как жестоко кольнула его эта добросовестная дочь, которую он, конечно, обворовал, но так великодушно, величественно и небрежно, что это воровство могло назваться скорее добродетелью, чем пороком. Как жестоко его старое сердце было истерзано этим горьким письмом!
— Как будто я дотронусь до этих денег! — кричал Вэн, приподняв свои дрожащие руки к низкому потолку с трагическим жестом, — Разве я был такой злодей для тебя, Элинор, что эта женщина обвиняет меня в желании лишить хлеба тебя, невинную.
— Папа, пана!..
— Неужели я был таким жестоким отцом, таким изменником, лжецом, плутом, обманщиком, что моя родная дочь говорит мне такие вещи?
Голос его делался пронзительнее с каждой фразой, и слезы заструились по морщинистым щекам.
Элинор старалась губами отереть слезы, но он оттолкнул ее с пылкостью.
— Уйди от меня, дитя! Я злодей, вор, мошенник…
— Нет, нет, нет, папа! — Закричала Элинор — Вы всегда были добры ко мне, милый, милый папа!
— По какому праву эта женщина оскорбила меня этим письмом? — спросил старик, отирая глаза и указывая на скомканное письмо, которое он бросил па пол.
— Она не имела права, папа, — отвечала Элинор, — Она злая, жестокая женщина. Но мы отошлем ей эти деньги назад. Я лучше теперь же поступлю на место и буду работать для вас. Я лучше бы пошла в ученье к портнихе. Я могу научиться скоро, если буду стараться очень прилежно. Я немножко умею шить. Я сшила это платье, оно сидит очень хорошо, только я скроила обе спинки на одну сторону, и оба рукава на одну руку, много пропало материи, и вот почему юбка немножко узка. Я скорее все согласна сделать, папа, чем принять эти деньги. Мне не хочется вступать в эту парижскую школу, а хочется быть с вами, папа милый. Только одного желаю я: Мисс Беннетт возьмет меня в учительницы и даст мне пятнадцать фунтов в год, а я все буду присылать к вам до последнего шиллинга, папа: тогда вам не нужно будет жить над этой гадкой лавкой, где от мяса пахнет так нехорошо в теплую погоду. Мы не возьмем этих денег, папа?
Старик покачал головой и сделал движение губами и ' горлом, как будто глотал какое-нибудь горькое питье.
— Да, моя душечка, — сказал он тоном невыразимой безропотности, — Для тебя я готов подвергнуться разным унижениям, для тебя я выдержу и это. Мы не обратим никакого внимания на письмо этой женщины, хотя бы я мог написать ей в ответ, что… но нужды нет. Мы пропустим ее дерзость, она никогда не узнает, как больно кольнула она меня здесь, здесь!..
Он ударил себя в грудь, и слезы выступили на его глазах.
— Мы примем эти деньги, Элинор, — продолжал он, — Мы примем ее милость, а может быть, наступит день, когда ты будешь иметь возможность отплатить ей — полную возможность, моя милая. Она назвала меня вором, Элинор! Воскликнул старик, вдруг воротившись к своей обиде, — Вором! Моя родная дочь назвала меня вором и обвиняет меня в низости, говоря, что я обворовал тебя.
— Папа, папа, милый папа!..
— Как будто твой отец может украсть у тебя эти деньги, Элинор, как будто я мог дотронуться до одного пенни из этих денег. Нет, помоги мне, Господь! Я не дотронусь ни до одного пенни из этих денег даже для того, чтобы не умереть с голода.
Голова его упала на грудь, и он несколько минут бормотал про себя отрывистые фразы, почти не сознавая присутствия своей дочери. В это время он казался старше, чем в ту минуту, когда дочь встретила его на станции. Глядя на него пристально и грустно, Элинор Вэн видела, что ее отец действительно был старик, дрожащий и слабый, вполне нуждавшийся в сострадательной нежности, в нежной любви, которая переполняла ее девическое сердце, когда она глядела на него. Она стала на колени на скользком дубовом полу у его ног и взяла его трепещущую руку своими обеими руками.
Он вздрогнул, когда она дотронулась до него, и поглядел на нее.
— Моя возлюбленная! — Закричал он, — Ты ничего не ела, ты уже около часа в этом доме и еще ничего не ела. Но я не забыл о тебе, Нелль, ты увидишь, что я не забыл о тебе.
Он встал и подошел к буфету, из которого вынул тарелки, стаканы, ножи, вилки, два или три свертка, завернутые в белую бумагу и связанные узкой красной тесемкой. Он положил свертки на стол и, подойдя во второй раз к буфету, вынул бутылку бордоского, очень запыленную и покрытую паутиной и, следовательно, очень хорошего вина.
В белой бумаге находились: тоненький кусок индейки с трюфелями, несколько сосисок, торт со сливами, облитый сиропом.
Мисс Вэн кушала очень аппетитно простой ужин, приготовленный отцом для нее, и благодарила его за его доброту и снисходительность. Но вино не понравилось ей, и она предпочла выпить воды из графина, стоявшего на туалете.
Отец ее, однако, с наслаждением выпил рюмку хорошего вина и развеселился под его благодетельным влиянием. Оц никогда не был пьяницей, он имел одну из тех впечатлительных натур, которые не могут переносить влияния крепких напитков; весьма малое количество вина производило на него значительное действие.
Он очень много разговаривал со своей дочерью, сообщал ей свои обманчивые надежды на будущее, старался объяснить планы, которые он составил для своего и ее благосостояния и был очень счастлив. Старость, так сильно видневшаяся на нем полчаса тому назад, исчезла, как серый утренний туман от ярких лучей солнца. Он опять был молодой человек, гордый, красивый, исполненный надежд, готовый еще три раза промотать богатство, если бы оно досталось ему на долю.
Било два часа, когда Элинор Вэн ложилась спать, усталая, но не утомленная — у нее была одна из тех натур, которые никогда не утомляются — и заснула в первый раз за двадцать четыре часа. Отец ее не так скоро заснул спокойным сном; он лежал более часа, ворочаясь на своем узком тюфяке и бормоча что-то про себя.
И даже во сне, хотя уже ранний летний рассвет ворвался в комнату, когда он заснул прерывистым сном, письмо старшей дочери все тревожило его, потому что он время от времени бормотал:
— Вор — плут. Как будто… как будто я обворую мою родную дочь…
Глава III. ИСТОРИЯ ПРОШЛОГО
История Джорджа Моубрэйя Ванделёра Вэна была историей многих, кому выпало на долю сиять в том блестящем круге, главною звездой которого был Георг принц-регент. Около этой ослепительной королевской планеты сколько вращалось меньших светил! что Значили друзья, состояние, дети, жены или кредиторы, когда поставить их на весы, если королевская милость, улыбка принца лежали на другой стороне весов? Если Георгу IV было угодно разорять себя и своих кредиторов, могли ли друзья его и товарищи не подражать ему? Оглядываясь назад на подложный блеск, притворную пышность, пустые наслаждения того чудного века, который так близок к нам по времени, так далек от нас по широкой разнице, разделяющей сегодня от вчера, мы, разумеется, можем быть очень благоразумны и видеть ясно, каким дьявольским пиром было то продолжительное пиршество, где Георг IV был предводителем танцев. Но кто будет сомневаться, что сами танцоры смотрели на фантастические прыжки своего предводителя с весьма различной точки зрения и считали свой образец достойным похвал и подражания?
