Татьяна Устинова - Хроника гнусных времен
И все это было совсем не похоже на помещичий быт из фильмов Никиты Михалкова.
Его почему-то очень задело, что она из многодетной семьи, как будто она призналась в чем-то постыдном и неприличном.
— И сколько же вас у родителей?
— Кого — нас?
— Детей.
— Нас у родителей нисколько. У моих родителей я одна. У тети Нины, папиной сестры. Сережка и Светка. У тети Александры — Соня и Владик. Тетя Александра бабушкина сестра. Только она намного ее моложе. Почти на пятнадцать лет. Я же вам говорила. Двоюродные братья и сестры. Племянники и племянницы. Вы, наверное, не слушали.
— Наверное, — согласился он, чувствуя облегчение.
Ему как будто снова не стало дела до ее семьи. Можно было успокоиться. Интересно, с чего он вообще разволновался?
— Сейчас еще раз направо, и мы приехали. Спасибо, Кирилл Андреевич. Я бы без вашей помощи сегодня совсем пропала.
Дом был огромный. Он не ожидал увидеть такой огромный дом, и вправду как в кино — с запущенным садом, с кованой железной решеткой вместо забора, с островерхой крышей, проглядывающей сквозь плотную резную зелень деревьев. И Финский залив открылся неожиданно, прямо под боком, за низкой порослью жестких кустов. Солнце валилось в него, зажигало темную воду, не давало смотреть.
— Господи, неужели ее больше нет? — пробормотала Настя и взялась за щеки. И с ужасом посмотрела на дом. — Как это, я приехала, а ее нет? Так не бывает. А, Кирилл Андреевич?
— Там кто-нибудь есть?
— В доме? Нет. Бабушка почему-то уволила Зосю Вацлавну. Месяца три назад. Скандал был ужасный, так мы и не узнали, почему она ее уволила. Бабушка гордая была, ни за что бы не сказала. Зося Вацлавна с ней жила, а новая, Муся, живет отдельно, я даже точно не знаю, в городе или в Петергофе.
— Город — это, надо понимать, Питер?
— Ну конечно.
— Давайте я вас провожу, — предложил он решительно.
Все равно уйму времени на нее потратил, три минуты ничего бы не изменили, а дом на самом деле выглядел холодным и мрачным, как будто скорбел о хозяйке и не желал никаких перемен.
— Спасибо, — ответила она с облегчением, — большое спасибо. Мне так неудобно, что вы со мной возитесь.
Он не стал говорить положенное по этикету «ничего-ничего». Все правильно. Он возится с ней, и она должна быть ему благодарна.
По засыпанной гравием дорожке они пошли к высокому серому крыльцу, темневшему сквозь разросшуюся сирень. Гравий приятно хрустел под ногами, в сирени копошились какие-то поздние птицы, и все это очень напоминало кладбище.
Она подошла к крыльцу и остановилась.
— Только не говорите мне, что ключи от дома вы забыли в своей квартире, — попросил Кирилл. Голос его отчетливо и странно прозвучал в погребальной тишине сада. Что-то быстро прошелестело в кустах, как будто кто-то пробежал и замер, высматривая.
— Не забыла, — ответила Настя шепотом и, сделав над собой усилие, поднялась на крыльцо. Дверь открылась без всякого зловещего скрипа, просто открылась, и все. Внутри было черно. Не заходя, Настя пошарила рукой по стене, что-то сухо щелкнуло, но свет почему-то не зажегся.
— Света нет, — сказала она и оглянулась на Кирилла. — Почему-то нет света.
— Есть у вас свет, — ответил он уверенно, — фонарь же горит. Пустите.
Настя посторонилась, пропуская его в дом, и посмотрела на уличный фонарь над калиткой. Он и вправду горел, жидкий желтый свет был почти невидим в плавящемся вечернем солнце.
Как это он заметил?
— Где пробки?
— Что?
— Щиток с пробками где?
— А… в коридоре, справа, как войдете.
Он вошел в черноту дома и щелкнул зажигалкой. Длинный язык бензинового огня осветил бледный рисунок на обоях и черный бок старомодного счетчика. Над ним оказались четыре пробочных рыльца. Одна белая пуговка была длиннее других, и Кирилл нажал на нее.
В коридоре вспыхнул свет, где-то загудел холодильник, и Кирилл захлопнул зажигалку, гася ненужное, растворившееся в победительном электрическом свете пламя.
Наверное, не стоило спрашивать, но выбитые пробки навели его на мысль, от которой он не мог отделаться.
— Ваша бабушка здесь умерла?
— Да. Хотите кофе, Кирилл Андреевич? Я бы сварила. И лимон у нее есть. Мы всегда пьем… пили с лимоном.
Он посмотрел на часы. Так, чтобы она видела.
— Ладно, — согласился он, как будто после тяжелых раздумий, — варите. Что теперь делать.
Она сразу прошла на кухню, даже свой портфель в коридоре не оставила. Кухня была огромной, с гигантской старомодной плитой, с тяжелой мебелью — высокие стулья, темный буфет, круглый стол на выгнутых львиных ногах. Кирилл остался в коридоре. Эти пробки не давали ему покоя.
— Здесь можно курить?
— Конечно, — ответила она и что-то с грохотом уронила, — бабушка всегда курила и всем разрешала. Она говорила, что Ахматова всегда и всем разрешала курить в ее присутствии, а она ничем не хуже Ахматовой.
— Ну да, — пробормотал Кирилл неопределенно. — Мне бы еще руки помыть.
— Ванная дальше. По коридору и направо. На втором этаже тоже есть ванная.
— На второй этаж я, с вашего разрешения, не пойду.
Она не стала его провожать, и он вполне понимал ее. Именно в этой ванне умерла ее бабушка, уронив в воду злосчастный фен. Интересно, кто теперь будет жить в доме, похожем на склеп? Она сама? Или, может, ее родители или — кто там? — племянники и племянницы?
Кирилл прошел по коридору, заставленному книжными шкафами и круглыми столиками с сухими цветами — он никогда не видел таких коридоров, — и зажег свет. Эта комната — по-другому ее невозможно было назвать — тоже была огромной. Кирилла поразило окно, выходящее в сад, и еще то, что ванна стояла прямо посередине.
Ему никогда не приходило в голову, что можно принимать ванну, глядя в окно.
Помещичий быт, черт его побери.
Низкая табуреточка, длинный шкаф с узкими дверцами, три полотенца на крючке, масса дамских штучек — флаконов и банок. Эта самая бабушка, очевидно, и в старости очень любила себя. Чего-то не хватало, и Кирилл быстро понял, чего.
Он ополоснул руки и вытер их прямо о свои светлые брюки. До полотенец ему не хотелось дотрагиваться.
— Здесь все поменяли, — негромко сказала Настя, и он оглянулся. Она стояла в коридоре, в ванную не входила. — Мама с Мусей здесь все… убрали. Сразу же.
— Как же ваша бабушка без зеркала обходилась? — спросил Кирилл.
— Да она его разбила, — Настя махнула рукой, — вернее, не она, а Муся. На прошлой неделе. Сердилась ужасно, говорила, что примета плохая, что теперь что-нибудь непременно случится. И случилось…
