Дмитрий Вересов - Белая ночь
Прибежал отец без пальто и шапки. Он нес его на руках и приговаривал:
— Ты теперь, как твой любимый Александр Македонский. Его ведь тоже в бедро ранили копьем? Теперь ты настоящий древнегреческий герой… Александр Македонский…
— Спартак, папа, — даже в таком состоянии Кирюша не мог поступиться исторической правдой.
Часто звонок, которого ждешь, бывает неожиданным.
— Алло! Пригласите к телефону Кирилла Маркова.
— Это — я, папа. Здравствуй.
— Здравствуй, сын. Как ты живешь?
— Все хорошо. Живу, работаю… — следующим словом, которое определяло бы его сегодняшнюю жизнь, было «люблю», но отцу Кирилл говорить его не решился. — Как мама?
— Мог бы и сам… — Алексей Петрович тоже начал фразу, но не закончил. — Все в порядке.
На неделе переезжаем на дачу с мамой и котом.
— Каким котом?
— Мне тут подарили котенка на работе. Говорят, породистый. Теперь твоя мама меня и не замечает — все с ним возится.
— Симпатичный?
— Кот-то? Пока маленькие, все симпатичные, хорошие. А вот когда вырастают, черт-те что из них получается… Приезжай, сам увидишь. Кстати, ты бы перебирался домой. Я понимаю, юношеская непримиримость, гордость и всякое такое. Так мы же с матерью на даче будем. А к осени все образуется… Что молчишь? Может, ты насчет военкомата опасаешься? Так этот вопрос мы решим.
— Папа, я не хочу восстанавливаться в институте.
— Я это уже давно понял. Тут, наверное, моя ошибка. Не надо мне было тогда на тебя давить. Выбирал бы сам. Какой, действительно, из тебя технарь, кораблестроитель? Шел бы в университет, институт культуры… Что там еще у вас? На сценариста, режиссера…. — отец впервые говорил такое. — Но и тебе тогда надо было характер проявлять, как сейчас вот. Сказал сделал. Подал документы и учился бы теперь, где хотел. Только ты сам-то знаешь, чего хочешь?
— Знаю, чего не хочу.
— Вот-вот. Пока у тебя — одно отрицание, нигилизм и больше ничего. Пустота… Пустота…
Так вот. За тобой тут военкомат охотится. Зачем-то ты им срочно понадобился. Догадываешься, зачем?
— Рад, что я еще кому-то нужен.
— Не ерничай, дело серьезное. Тебе с твоим характером, знанием жизни в армии придется несладко. А тут еще этот Афган… Словом, переговорил я тут с хорошими знакомыми. Очень хорошими знакомыми… Это король Лир сумасшедшим прикидывался?
— Нет, папа, принц Гамлет, чтобы отомстить за отца. А короля Лира дочери предали…
— Предали, говоришь? Собственные дети? Веселая история… Значит, принц Гамлет. Английский?
— Датский.
— Погоди, я же ходил на спектакль с твоей матерью. Правда, проспал весь, пока трубы не затрубили и пушки грохнули. Он же там в Англию ездил?
— Ездил.
— Вот-вот. Небось, в англичанку влюбился.
— Кто?
— Гамлет твой датский, не я же.
— Да нет, там другая история. Послали его туда.
— Ладно, пускай другая. Хочу тебя тоже послать в одно заведение. На этот раз не упирайся. Для тебя я это делаю…
Кирилл услышал, как на другом конце провода раздался стук, а потом что-то со звоном разбилось.
— Что у тебя там случилось? — спросил он.
— Да так. Порезался немного, — отозвался отец.
— Может, перезвонить? А ты пока перевяжешь.
— Ерунда, царапина… Одним словом, надо отмазать тебя от армии. Так?.. Так, — отец произносил это с каким-то раздражением, но постепенно перешел на сухой тон инструктажа. Завтра пойдешь на обследование в психиатрическую клинику. Там про тебя уже знают. Все, как говорится, в курсе. Сделают тебе освидетельствование, дадут справку. От армии ты будешь освобожден. Сейчас скажу тебе кабинет, имя-отчество врача, адрес, наконец… На Пряжке это…
Сейчас…
— На Пряжке? Напротив последней квартиры Блока. Там только что музей его открылся.
— Значит, места эти тебе знакомы. Заодно к поэту этому зайдешь, попрощаться…
— Почему попрощаться?
— Ты же сам сказал, что это последняя его квартира. Он там умер?
— Да.
— Ну, вот, поэтому, значит. Где же у меня записано?.. А, вот! Диктую. Есть на чем записать?.. Ровно в десять утра тебя будут ждать. Не опаздывай, пожалуйста. Не подводи меня. А к Брюсову своему на обратном пути зайдешь… К Блоку? Ну, нехай к Блоку… Смотри-ка, кровь не останавливается. Надо бы перевязать… Постой.
Вот еще хотел тебя спросить. А как бы ты жил, если бы я тебе сейчас.., не помог от армии отмазаться? Что бы делал?
— Так бы и жил. Работал, учился, любил…
— Любил?.. Ладно. Завтра в десять. Будь здоров…
Разговор на этом закончился. Но ощущение недоговоренности, недосказанности осталось.
«Мысль изреченная есть ложь», — сказал сам себе Кирилл, но на этот раз не поверил поэту. Он ясно чувствовал, что ложь была как раз в обратном — в невысказанном, утаенном, что осталось за кадром разговора, за страницей, но торчало оттуда мохнатыми паучьими ножками.
Кириллу показалось, что ложь была совсем рядом, поэтому он решил, что солгал он сам.
Ведь он так много хотел сказать отцу. В первую очередь, что его сын стал совсем другим, что какая-то заноза, столько лет сидевшая в его душе и причинявшая столько неудобств, вдруг выскочила. Произошла переоценка ценностей, смена старой змеиной кожи, переход количественных изменений в качественные… Все эти слова были приблизительны и до конца не могли раскрыть его нового мироощущения. Когда это случилось? Кирилл даже этого точно не знал. То ли когда забирал документы из института, то ли когда сказал отцу, что уходит из дома. Может, Я тот момент, когда ушел от Кисы, или когда ударил дебошира Олега? Но была еще встреча с Наташей Забугой, а потом с Джейн… Но перемены были так огромны, словно он всю жизнь дышал через марлевую повязку или респиратор, а теперь глотнул чистого, неотфильтрованного воздуха.
Надо было сказать отцу, что военная служба его совсем не пугает, как не страшны ему тюрьма, посох и сума… Что там еще? Не дай мне бог сойти с ума… Разве что это. Прав, Пушкин.
Как всегда, прав. И в дурдом идти страшновато. Хотя и за справкой, и ненадолго, а боязно немного.
Вышел Кирилл пораньше, чтобы прогуляться пешком. Это уже вошло в привычку. Прошел по каналу Грибоедова до Львиного мостика, где впервые поцеловался с Джейн. Затем через Театральную площадь — на Декабристов. За металлической решеткой бегали спортсмены из Лесгафта. На ходу поискал глазами Наташу Забугу и не нашел. Вот и угловой дом. Последнее пристанище Александра Блока. Здесь поэт долго и мучительно умирал. Сегодня же на обратном пути надо будет зайти к поэту в гости. На обратном пути. А пока можно поклониться ему и.., в дурдом. Зачем он только туда идет? Разве ему это теперь важно? Ладно, будем считать, что это нужно его отцу. Пока прощайте, Александр Александрович. «Тихо кланяюсь ему…»
