Николай Сухомозский - Ловушка для любви
— Как? Не может быть! — не хотела верить услышанному Ирена. — Откуда тогда у вас сведения, только что рассказанные? Разве не из бумаг отца?!
— Из бумаг! Только я их не читал. А вам сообщил исключительно то, что сам слышал от шефа.
— Ничего не скрывая передали? Все до капельки? — уточнила Ирена.
— А какой, простите, в этом смысл? — парировал заместитель редактора. — Я ведь вообще мог с вами не разговаривать. Или ограничиться парой-тройкой ничего не значащих нейтральных фраз. Разве не так?
— Так! — вынуждена была согласиться она. — Извините! Ну, пожалуйста!
— Нам нечего скрывать друг от друга. Вас волнует гибель отца, меня — смерть моего руководителя и лучшего друга. Не исключено, вместе мы могли бы добиться более успешных и быстрых результатов в расследовании странных смертей. Кстати, Аль-Хусри на эту печальную тему написал гениальную фразу: «Смерть — это стрела, пущенная в тебя, а жизнь — то мгновенье, что она до тебя летит».
— Я готова сделать все, что в моих силах! — с жаром заверила Ирена. — Но неужели вы ровным счетом ничегошеньки не знаете о содержании найденных редактором бумаг? Хоть слова, хоть полслова? — в ее голосе прозвучали умоляющие нотки.
— Найденный на месте катастрофы документ редактор в полицию не передал. Чем, по сути, поставил себя вне правового поля. Если со стенографической точностью, то на мой вопрос «А как же закон?», шеф ответил цитатой из Демонакта: «Законы бесполезны как для хороших людей, так и для дурных. Первые не нуждаются в законах, вторые от них не становятся лучше». На всякий случай я напомнил ему широко известное изречение Акутагава Рюноскэ: «Сильный попирает мораль. Слабого мораль ласкает. Тот, кого мораль преследует, всегда стоит между сильным и слабым». Он парировал, процитировав Вовенарга: «Нет правил более изменчивых, нежели правила, внушенные совестью». И своего решения, чему я, собственно, не очень удивился, не изменил. Иными словами, решился на утаивание улики исключительно из неимоверного… к вам уважения.
— Но мы ведь в жизни виделись не больше десяти-пятнадцати минут! — удивленно произнесла Ирена.
— Это в данном случае ровным счетом ничего не значит! Наш шеф во многих отношениях оставался оригиналом. К примеру, двуногих по одному ему известным признакам делил на людей и не людей (не путать с нелюдями!). Ради первых готов был на все. Вторые для него не существовали. Нет, он им не гадил. Ибо самая страшная угроза с его стороны звучала так «Я никогда не сделаю тебе ничего плохого, но и хорошего, если представится случай, — тоже». Чем приглянулись ему вы, сказать не могу. Но то, что оценку получили самую высокую, — абсолютно точно.
— Пусть покойному земля будет пухом и отверзнутся пред ним райские врата! — перекрестилась Ирена.
— Он как-то сказал, что обнародование письма отца к дочери…
— О чем вы?! Какое письмо к дочери?!
— Простите, я забыл: лежащие в оторванном кармане пиджака бумаги представляли собой длиннющее письмо к вам. Как охарактеризовал его шеф, покаянное.
— Пока…янное. Вы так изволили выразиться?!
— Именно!
— Что это значит?
— Большего, честное слово, я не знаю. Но редактор был полон решимости оградить вас от акул пера и людской молвы. Он утверждал, что в данном случае обнародование истины никому из живых пользы уже не принесет. Именно поэтому принял решение не давать на страницах «Бако бутембе» материала, который, безусловно, наделал бы немало шума. Вы, госпожа Берц, представить себе не можете, что значит для любого редактора добровольно отказаться от публикации даже самой крохотной сенсации. Вот почему я говорю: в его «Списке моралите» вы заняли чрезвычайно высокую ступень.
Заместитель на какое-то мгновенье умолк. Ирена подумала, что подбирает в памяти очередной афоризм и беспардонно попросила:
— Только, пожалуйста, если можно, никого пока больше не цитируйте. Лучше расскажите, что случилось накануне?
— Редактор решил непременно увидеться с вами. И собрался в Киншасу. Билет секретарша приобрела на 23.55. Он с женой и двумя маленькими детьми живет на окраине. Промежуточная железнодорожная станция, где ровно на две минуты останавливается столичный экспресс, расположена менее чем в километре от их дома. Естественно, вызывать служебный автомобиль в этой ситуации не имело смысла. Тем более, редактор — давний и ярый сторонник пеших прогулок. Семья распрощалась с ним (дети еще не спали — хотели обязательно проводить отца) в 23.30. Труп обнаружил обходчик в четыре часа утра.
Тут же вызвали полицию. Заключение врача — смерть в результате проникающего ножевого ранения. Предварительная версия — ограбление.
— Пропали деньги, да?
— Вы не ошиблись. Но это, на мой взгляд, — всего лишь примитивная инсценировка.
— Извините, а что вам дает повод так считать?
— При нем не обнаружили никаких бумаг. Я, в первую очередь, имею в виду письмо вашего отца, которое редактор вез с собой. Уж кому, как не мне, этого не знать. И сей факт дает основания предполагать: напали на него исключительно из-за бумаг. А кошелек прихватили для отвода глаз. И не ошиблись — полиция клюнула.
Что, собственно, и не удивительно. Мало того, что правоохранители, на мой взгляд, недостаточно профессиональны, так еще и зуб на наше издание давно точат. Все — по Фришу и Эразму Роттердамскому, небезосновательно утверждавшим: «Быть честным — значит быть одиноким» и «Лишь одним дуракам даровано уменье говорить правду, никого не оскорбляя».
— У вас есть какие-нибудь предположения, кому могло настолько понадобиться письмо, что ради него не остановились перед убийством?
— Пока нет, — признался собеседник. — Слишком мало прошло времени, чтобы хотя бы сесть и основательно подумать. Не найду его ни сегодня, ни завтра — хлопоты, связанные с похоронами, накладываются на выпуск очередного номера газеты.
— Я вас очень прошу, если хоть что-то появится, сообщите!
— Обязательно! И, наверное, будем заканчивать разговор. У меня — туго со временем. А вы и так уже, наверное, разорились на оплате междугородки.
— Это не самое страшное! Я — достаточно обеспеченный человек. Но вас задерживать больше не намерена. Только знаете, что мне не дает покоя? Каким образом могло угрожать кому бы то ни было личное письмо Стефа Берца, написанное дочери?! И если так, не значит ли это, что непосредственная опасность висит отныне надо мной?!
Глава 90
— Продолжим заседание! — Абунг с видимым удовольствием ковырялся кактусовой колючкой в зубах, время от времени сплевывая в мусорную корзину, стоящую под столом. При этом он вытягивал тонкую шею, как черепаха, силящаяся достать сочный росток. — Последний раздел, насколько я помню согласованную с вами, господин полковник, повестку дня, касается обстоятельств ликвидации Хлоупа?
