Людмила Сурская - Где Спряталась Ложь?
глава 23
Лена вновь штудировала папку. Ремонтные заводы. Сданные в ремонт комплексы с сокращённых частей, ремонтируемые чудным образом в короткий срок вдруг уходят на продажу. А это проба разобраться почему? Некоторые застряли там на несколько лет. Нет финансирования. И предположение, что рабочие секретные блоки на ушедшие комплексы взяты в действующих частях. А туда отправлено старьё. Она перевернула листок. Прочитала новый текст. Ищут блоки. Врут, что перекинули с завода на завод. Документация уничтожена и запутана. Запрос в Россию. Покупали ли там? Нет, не покупали. Получается всё-таки предположение верно. Она захлопывает папку. Да, грязи навалом. Как Долгов в этом копался…
Суетливые дни сменялись бурными волшебными ночами. Никита — темпераментный и страстный мужик, ей счастливых мгновений хватало с головой. Часы прокрутили две недели, в них благополучно уложился и Новый год с терпким запахом ёлки, и колючее шампанское, и даже вальс между горящих свечей… прежде чем Данька узнал правду о матери и Никите. Не зря говорят, что шила в мешке не утаишь. Получилось так, что Данька догадался о их романе. Субботним вечером он засиделся в интернете. Было полвторого ночи, когда на самом интересном месте у него произошёл срыв. Помявшись:- «Удобно, не удобно», — он, заткнув в себе хорошие манеры, пошёл будить Никиту в кабинет матери. Но диван был пуст. Сразу было заметно, что на него никто даже не ложился. Но он не подумав ни о чём другом, как только о том, что Кушнир уехал к себе, прошёл расстроенный на кухню, решив с горя поесть. Но в прихожей висела на вешалке его дублёнка и стояли полуботинки. Данька глянул на двери в ванную и туалетную комнату, света не наблюдалось, сбегал в большую комнату с диваном и креслами, пусто. Осталась спальня матери, и он толкнул дверь. Но всегда не запирающаяся дверь не поддалась. Постояв, почёсывая затылок перед таким вопросом и обиженно сопя, за бессовестное надувательство, он ушёл спать, забыв про интернет.
За завтраком Данька, несмотря на свои любимые блины, фыркал и грубил. Что не могло не броситься в глаза Никите и насторожить Лену. Она, переворачивая блинчики на сковороде, попробовала пошутить. — Дань, помнишь: «Они хранили в жизни мирной привычки милой старины: у них на Масленице жирной водились русские блины». Женишься, тебя ждут походы к тёще на блины, Дань, с икрой. — Данька зловеще засопел.
«Со своей любовью и не заметили, что Данька сидит, уставившись стеклянным взглядом в свою чашку и даже не помешивает ложечкой, как это он любил делать». Вдруг прозрев, они переглянулись, и Кушнир обеспокоено спросил:
— Эй, ты чего! Мне показалось или ты сегодня шипишь, как гусь, не с той ноги встал?
— Я — то, как раз встал оттуда куда лёг, а вот некоторые нет…,- процедил сквозь зубы Данька деревянным голосом. — Это не честно! Понял?! Я не дам её обижать.
Никита с Леной напоминали мумии. Они оба потеряли дар речи. Косясь друг на друга, ожидали, чем кончится эта буйная сцена. Похожий на взъерошенного петуха, Данька рвал и метал: кулаки сжаты, на его глазах появились даже слёзы.
Никита, перестав жевать, поднялся и, подав знак Лене не лезть буркнул: «Мы сами поговорим». Лена сначала обиделась, а потом поняла, что это бессмысленно. А Кушнир, приподняв парня под мышки, подталкивая перед собой, повёл в его комнату. Закрыв за спиной дверь, чтоб не слушала бредни сына Лена, скрывая волнение за ироничностью стиля, сказал:
— Хочешь поговорить, как мужик с мужиком, давай поговорим. Как я понял: разочаровал тебя, так сказать, не оправдал твоего высокого доверия…
— Хватит юморить… — наскакивал тот. — Чего ты её охмуряешь? Крутишься возле неё точно ястреб чего? Это не честно, не честно!
— Что именно? Ты внятно говорить можешь? — сложив руки на груди, прикрыл спиной вход Никита. — С чего такой накал у спокойного хлопца…
— Я не думал, что ты такой… Не думал.
— А ну кончай себя накручивать и, если хочешь быть услышанным, говори так, чтоб тебя поняли, — приказал Кушнир.
Но Данька пытался взять уши Никиты штурмом.
— Ты молодой, а она старая, — орал во всё горло парень, жестикулируя руками и пиная в запале попадавшие под ноги кресла.
Кушнир не сменил позы и не добавил громкости своему голосу.
— Она тоже молодая, это ты у неё взрослый получился для её лет.
Данька выбился из сил и убавил накал, перейдя на более человеческую речь:
— Но она тебе не нужна. Зачем тебе мамка, когда длинноногих вешалок навалом. Для галочки, да? Сочинительницу в список побед захотелось внести, да? Потом фыр-р и слиняешь?
Кушнир усадил его на диван и примостился рядом на валике:
— Должен тебя разочаровать. Вешалками мужики после пятидесяти интересуются, я ещё не дорос до такого затухания организма. С матерью у нас всё серьёзно не волнуйся. Галочка тут совсем не причём, я сам не ожидал, что увязну, но утонул по самую макушку. До сих пор получается и не знал толком, что это за зверь такой, любовь? С чем её едят и как прикусывают. Глупости одни сплошные были. А тут стреножила…
— Врёшь ты всё, — кинулся на него с кулаками Данька. — Гад ты, гад! Воспользовался её одиночеством. Она тебе на фиг не нужна. Зубы мне не заговаривай. Про ерунду на постном масле плетёшь… Какая к ней может быть любовь…
Никита властной рукой усадил его на место.
— А ну успокойся. Нечего тут детством брызгать. Это наша с ней жизнь. Она и так полжизни прожила не своей. То отец водил, по своим дорожкам не интересуясь ей, то ты эгоист пользуешься на всю катушку. Дай пожить, как хочется Лене самой.
— С тобой что ли? — уколол он Кушнира.
Тот прижал ладонью его вздрагивающее плечо:
— А что плохой вариант?
Данька поднял на него злой взгляд:
— Ты ж потешишь своё самолюбие и кинешь… Да и сейчас не понятно, она же мамка моя.
— Она женщина в первую очередь. Вы почему-то напрочь упустили это с отцом обои. А — то, умник помнишь, что говорил: «фригидная она, никто ей не нужен…». А она горячая, живая.
— А тебя это задело. Ты решил помочь старушке?
— Вот дурак. Нам хорошо вместе. В отцы я тебе не набиваюсь. У тебя свой был, дай Бог каждому, но мы неплохими можем быть друзьями.
— Если вам так хорошо чего же вы ругались постоянно? — съязвил Данька, правда, перестав наскакивать.
— Жизнь бьёт ключом. Это характеры притираются. Сам же говорил, с отцом всегда молчала. Не за чем было надрываться. Поморгай глазами, со мной она раскрылась, женщиной себя почувствовала. Ворчит, — боится себя и нового попадания опять в кабалу к мужчине. Она просто не понимает, что мужики все разные и я не Долгов. Идёт на ощупь, по любому поводу страхуясь. Сейчас пятнадцатилетние уже зубы съели в таких вопросах, при каких она осторожничает и теряется или занимает бойцовскую стойку.
