Елена Арсеньева - Проклятие Гиацинтов
«Почему она так беснуется? — подумала Лерон. — Можно подумать, я ее невесть как оскорбила? А ведь я всего лишь правду сказала. Правда, конечно, может быть самым страшным оскорблением… Но ведь я открыла ей еще не все! Сейчас ты у меня еще и не так запоешь!»
Она, эта подмененная Лерон, наслаждалась новым своим положением, наслаждалась властью над Лариссой и торопилась использовать эту власть.
— А хотите, я отдам вам половину своей доли наследства? — сказала она, исподтишка наблюдая за лицом Лариссы: вот сейчас оно озарится алчностью, вот сейчас станет лицом жрущей все без приправки пираньи…
Ничуть не бывало.
Лицо Лариссы по-прежнему оставалось злым, не более того.
— Что ты из меня дурочку делаешь? — огрызнулась она. — Издеваешься?
— Да почему? — пожала плечами Лерон. — Я же не дура. Напрасно вы меня идиоткой считаете. Я же прекрасно понимаю, что вам не я нужна, а деньги. А мне не деньги нужны, а свобода. Свобода от Микки. Я не хочу быть его женой! Хочу с ним развестись. Ну зачем мне муж — голубой, сами посудите?
Сказать, что Ларисса посмотрела на нее изумленно, значило ничего не сказать. Вообще-то Лерон ее понимала. Наверное, она могла бы просто бесплатно послать Микку туда, куда вообще всем голубым дорога, а она еще деньги — «командировочные»! — ему предлагает. Конечно, Ларисса поняла, что не все здесь так просто…
— Я могу вам даже не половину, а семьдесят процентов отдать, — горячо сказала Лерон. — Я ведь все равно в этом ничего не понимаю, во всех этих делах, в добыче драгоценностей, вообще в драгоценностях… пусть этим занимается тот, кто хоть что-то в этом кумекает, а я бы просто проценты получала, и все. Вам ясно?
— Ничего мне не ясно, — честно призналась Ларисса. — Ты к чему клонишь-то? Чего тебе надо, кроме того, чтобы Микка тебе развод дал? Ведь что-то тебе нужно, я правильно понимаю?
— Правильно понимате, — кивнула Лерон. — Я хочу, чтобы Микка отступился от Жужки.
— Господи… — пробормотала Ларисса, хватаясь за сердце, а потом так захохотала, как Лерон даже и вообразить не могла.
— Ты что же, решила одного голубого на другого променять? — взвизгнула наконец Ларисса, оборвав смех. — Одному отступного заплатить, другого купить? Нет, я вообще с этой деревенщиной ничего понять не могу… Не может леопард изменить пятна свои, слышала такое выражение?! Ты ничего не понимаешь, ты вообще не способна осознать, что такое гомосексуализм, у нас даже мозг устроен иначе, чем у вас, натуралов. Честное слово, это правда, даже исследования особые проводились…
— Чепуха, — упрямо перебила Лерон, стараясь не показать, что у нее обрывается от ужаса сердце. — Это вы нарочно говорите! Если Жужка не будет постоянно подвергаться искушению, он изменится. Станет жить нормальной жизнью. Он будет счастлив.
— Ну и что ты для этого сделаешь? — пожала плечами Ларисса. — В терем его посадишь? В башню, чтобы до него никто не добрался? Или в подвал без окон, без дверей? Да для него в каждом мужчине — искушение, неужели непонятно? Он другой, пойми, идиотка несчастная, он — другой! То, что приемлемо для тебя, ненормально для него. Ты бы хоть спросила его для начала, хочет ли он этой твоей так называемой нормальной жизнью жить? Хочет быть счастливым по-твоему? Это означает отказ от многого, очень многого, к чему он привык, без чего не может обходиться и жить не может.
— Думаете, я верю хоть одному вашему слову? — с ненавистью посмотрела на нее Лерон. — Я другому верю. Тому, что каждый человек мечтает жить, как положено, чтобы его любили, мечтает, чтобы у него семья была, дети! А все остальное — или порок, или болезнь. И это лечится, верю! Даже накроманов вылечивают… Ладно, черт с вами со всеми! Я беру назад свое предложение. Ну, насчет процентов. Считайте, что я вам ничего не говорила. Я сама со всем этим разберусь! И прямо сейчас пойду к Жужке и все ему расскажу. Про месторождение, про деньги. Но сначала я скажу ему, что люблю его, жить без него не могу и свою жизнь за него готова отдать, с откоса броситься, на преступление ради него готова… И посмотрим, кого он выберет, меня или Микку, который… — От воспоминаний о брачной ночи у нее перехватило горло. — Который страпоном вашим…
Она не могла больше сказать ни слова.
— Дура… — низким голосом пробормотала Ларисса. — Проклятая деревенская дура! Ишь, как заговорила! Когда из нищеты мы с Миккой тебя вытащили, ты хвостом перед нами пыль мела. Вспомни-ка! Руки готова была мне целовать! Не раздумывая, замуж бросилась! А теперь как запела? Правда, что именно бытие определяет сознание! Богатой себя ощутила! Могущественной? Забыла, чем ты мне обязана? Да если бы я тогда в библиотеку вовремя не вошла, неизвестно, что с тобой было бы, осталась ли бы ты вообще жива, если бы тебя ручкой от метлы распечатали! Страпон ей не понравился, видите ли!
— Что?! — пробормотала Лерон, сама себя не слыша. — Что вы сказали? Откуда вы знаете про ручку от метлы?
— Что? — вскинула брови Ларисса. — То есть как это — откуда я знаю? — И осеклась.
Кажется Лерон или эта мысль уже мелькала раньше в ее голове? Неужели она только сейчас все поняла… Господи, какое коварство, как можно было так с ней поступить…
— Неужели это вы сделали?! — воскликнула она, с ненавистью глядя на Лариссу. — Неужели вы это подстроили? Вовремя вошли… конечно, вовремя, если заранее знали, что там происходит, в библиотеке! Кого вы подкупили? Наших, из Правобережной? Может, мужа моей лучшей подружки? Или своих сообщников городских привезли?
Ларисса высокомерно пожала плечами:
— Слышать не могу, что за чушь ты городишь. Просто не могу слышать, понимаешь?
— Да нет, это я не могу слышать то, что вы сейчас начнете в свое оправдание плести! — закричала Лерон. — Все было придумано, чтобы меня покрепче к рукам прибрать! Все было заранее готово, поэтому и получилось так стремительно — и венчание, и свадьба. Но больше ничего не будет! И не оправдывайтесь, у вас все на лице написано. Ничего у вас больше не выйдет! Я немедленно иду в ЗАГС и забираю свое заявление. А что я буду делать дальше, вас не касается! Буду жить, как хочу и с кем хочу, только не с вами и не с вашим Миккой. Без гражданской регистрации церковный брак недействителен, вы сами знаете, конечно. Микка ничего сделать не сможет. Месторождение, ради которого вы мою жизнь изломали, вам никогда не достанется!
Вот теперь Лерон впервые поняла, что значит выражение: на человеке нет лица… Только что это было лицо Лариссы — знакомое, несмотря на выражение ярости и бессильного гнева. И вдруг все черты словно бы стекли с него, осталась одна пустая белая маска, которая даже отчаяния не выражала — одну только безмерную усталость оттого, что все кончилось, все расчеты оказались неверны, все наполеоновские планы рухнули, впереди — пустота, и цель не оправдала, не оправдала средства! Эта безликость лица Лариссы стала для Лерон самым красноречивым признанием того, что она все угадала правильно, что обвинения свои бросала не зря. Она словно бы видела, как разваливается перед ней на кусочки опустошенное сердце Лариссы — сердце, которое много лет жило одной-единственной мечтой. Теперь все надежды на исполнение этой мечты рухнули. И точно так же рухнули все барьеры, которые воздвигла вокруг себя Ларисса. Рухнули все оковы, в которых она держала себя, и Лерон увидела, как слезы полились по этому опустошенному лицу, услышала, как хриплый, безжизненный голос прорыдал:
