Татьяна Устинова - Развод и девичья фамилия
– Все твои… коллеги, капитан? – спросил полковник ехидно. – Так сказать, товарищи по печатному слову?
– Можно и так сказать, – согласился Батурин.
– Ладно, – сказал полковник, – заканчивайте здесь и подходите. Если этот, – кивок в сторону Крепова, – принесет выпить, рекомендую сначала понюхать и на веру ничего не принимать.
– Това-арищ полковник!
– Я хочу домой, – скороговоркой заявила снизу Аллочка, – мне нужно домой. Родители, наверное, с ума сходят. Маме нельзя волноваться. Мне нужно папе позвонить.
Кира соскочила со стойки и охнула от боли в ноге.
– Буду теперь как ты, – сказала она Батурину и присела на корточки перед Аллочкой, которая все бормотала, как в лихорадке:
– Позвонить. Мне обязательно нужно позвонить. Прямо сейчас. Маме нельзя волноваться. Они, наверное, меня потеряли. Я всегда звоню, когда прихожу на работу, и сегодня должна была позвонить, а вот не позвонила. Мама сегодня улетает в Париж. У отца там переговоры, а он терпеть не может ездить один. Они, наверное, уже улетели. Рейс в девять сорок. Они не знали, что я… что у меня…
Над Кириным ухом как будто что-то мелькнуло, свистнуло, и батуринская лапа изо всей силы впечаталась в Аллочкину щеку. Голова ее дернулась, затылок стукнулся о мраморную стойку.
– Хорош или еще? – деловито спросил Батурин, рассматривая Аллочку, как будто масло на глаз наливал в двигатель.
Аллочка моргнула – веки сошлись и разошлись, и, когда они разошлись, Кира увидела совсем другие глаза. Словно Аллочка вдруг вынырнула из озера безумия. Вынырнула, вытерла лицо, посмотрела вокруг и поняла – надо вылезать.
– Кира? – спросила она. – Ты жива, да?
– Да.
Но Кира ее почти не интересовала.
– Ты остался жив, да? Я же видела, как вас убили! Он выстрелил, и вы упали, прямо перед нами. Я знаю, я же видела, что вы не дышите!
– Он дышал, – вмешался друг Креп, – он родной брат Витаса, ты разве не знала? У них эти… генетические отклонения. Жабры, – и он смешно оттопырил уши, показывая Кире и Аллочке, какие жабры у братьев – Витаса и Батурина.
– Игорь, подойди, а? – позвали из группы в камуфляже и халатах.
– Это еще братва не видала, которая по кустам и крышам лежит, что ты здесь, – с удовольствием, как будто предвкушая момент, когда “братва” узнает, сказал Креп Батурину, – слушай, Батут, поедем вечером ко мне, а? Посидим, выпьем…
– Игорь!
– Да иду, иду! Батут, ты тоже подгребай.
– Ладно, давай.
Родной брат Витаса по прозвищу Батут взял Аллочку за руку и потянул вверх. Она послушно встала, сразу оказавшись на голову выше Киры и почти вровень с ним.
– Почему ты жив? – требовательно спросила она у него. Почему-то она говорила ему то “ты”, то “вы”. – Я же видела, как ты упал.
– Я профессионал, – морщась, сказал брат Витаса, – то, что я упал, означает только то, что я упал. Сейчас со всех снимут показания, и можно ехать домой. Кира, позвони своим, пусть Сергей подъедет и заберет тебя, я сейчас попрошу фээсбэшников, чтобы их пропустили. В смысле, не сейчас, а когда освободимся. Ты на машине? – спросил он у Аллочки.
– Кажется, да. Да. Кажется. Или точно. Точно, да.
– Тогда не принимай никаких успокоительных и ничего не пей, кроме чая, – распорядился Батурин, – иначе не доедешь.
Он говорил, смотрел, вздыхал и двигался, как привычный, обыкновенный, всегдашний Батурин – и.о. главного редактора еженедельника “Старая площадь”. Он снова начал хромать и все оглядывался вокруг, шарил взглядом по полу, видно, искал свою палку и все не мог найти. И говорил он скучные фразы, скучным батуринским голосом, и заляпанные кровью джинсы казались просто грязными, и ничего романтического не было в ремнях, обхвативших щиколотку, только штанина задралась некрасиво, и нога под ней была некрасивая – бледная, волосатая, мужская нога, отдающая по весне в синий цвет, – и рубаха сзади вылезла из штанов, так что Кире все время хотелось ее заправить.
Она вдруг вспомнила, как он шептал, так, как будто шепот звучал только у нее в голове, а снаружи ничего не слышно. И вспомнила, как исчез нож, как только она ткнула рукояткой в его ладонь. И вспомнила, как он шел, держа автомат у бедра, а она во все горло кричала: “Помилуй нас, Пресвятая Дева Мария!”
Так не бывает.
Или, может быть, бывает, но в чьей-то чужой жизни. Не в моей.
И не в жизни такого обыкновенного Григория Батурина, неплохого журналиста и пока еще непонятно какого начальника.
– Ты что? – спросил Батурин. – Номер забыла?
И нетерпеливо оглянулся на жидкую толпу у бывших стеклянных дверей – одна створка разбилась не до конца, неровные пласты стекла торчали в проеме, как выбитые зубы, грозили каждую минуту обрушиться. Кире показалось, что ему неловко, просто до смерти неловко под взглядом Аллочки и хочется скорее сбежать туда, к своим.
Как он сказал? Я профессионал?
Кира знала, что он профессионал, но никогда не видела его профессионализма своими глазами.
– Серый, – выговорила она в телефон, когда он неожиданно отозвался ей в ухо голосом ее мужа. – Это я. Я жива.
Телефон замолчал, но она слышала отчетливое сопение. Ее бывший муж там, внутри, сопел и молчал.
– Серый, – повторила она, понимая, что он ведь, по своему обыкновению, может ничего и не знать о том. что случилось, и тогда ей придется объяснять, а она не сможет, ну, совсем не сможет.
– Серый, у нас тут была… – Она поискала слово. Как журналист, она любила точные и правильные слова. – Чрезвычайная ситуация.
– Ее показывали по всем каналам, – проскрипел Сергей, – твою чрезвычайную ситуацию.
– Мама?!! – завопил в некотором отдалении Тим. – Мама?!! Мам, ты жива? – Голос придвинулся вплотную, и Кира закрыла глаза. Она как будто забыла о Тиме, и родителях, и о свекре со свекровью и теперь вдруг вспомнила. Так остро, что даже застонала тихонько. Батурин посмотрел на нее.
– Мама, ты где?! Ты все еще там, да? Тебя не ранили?! Ты жива?!
– Я жива, Тимка, и меня не ранили.
– Их всех положили, да? До одного?! Мам, а ты где была? У себя в кабинете? Или где?
– Тим, я была в вестибюле. Я не успела дойти до кабинета.
– Как – в вестибюле?! – ахнул сын, и в трубке опять возник Сергей.
– Как мне тебя забрать, Кира? Где ты, черт тебя побери?!
Меня же еще и побери, подумала Кира со вздохом. Как всегда.
– Скажи ему, чтобы подъехал к началу Маросейки, – распорядился рядом Батурин, – если ее не открыли. Если открыли, то к оцеплению. Я сейчас скажу мужикам.
– Серый, ты где?
– Мы все здесь. У памятника героям Плевны.
– Кто все? – не поняла Кира.
– Твои родители. Мои родители. Тетя Лиля. Кто еще, Тимка?
