Ольга Горовая - Интервенция любви (СИ)
– Ее насиловали, Валентин. Инга сама сказала, что человек, который должен был обеспечить по уговору безопасность Инги – использовал ее как куклу. Что он ее насиловал, – Карина на секунду прикрыла глаза, стараясь вновь вернуть контроль над собой. – Я помню ее месяц назад, Валентин. И то, как она выглядит сейчас… Я знаю, что внутри, в душе стоит за таким видом. Знаю.
Он молчал, продолжая смотреть на Карину.
Ей пришлось еще раз выдохнуть:
– Да, Валентин Петрович, меня это задело очень лично, – наконец дала она ему тот ответ, который он хотел.
– Давайте поднимемся в мой кабинет и поговорим, Карина, – Валентин Петрович рукой указал ей на лестницу.
– У вас хватает забот, и рабочий день закончился, – она покачала головой. – Думаю, удобней будет завтра или…
– Я могу Константину позвонить, Карина, – Валентин улыбнулся, явно отметив ее детскую попытку улизнуть.
Взглядом продемонстрировав ему свое отношение к «грязным» ударам, Карина молча направилась к лестнице на второй этаж, где располагался кабинет психотерапевта.
Глава 19
Жизнь перестала быть.
Возможно, кто-то посторонний не понял бы, что Инга выражала этими словами. Собственно, Валентин Петрович, кажется, и не понимал. Говорил с ней об этом, спрашивал, уточнял, выяснял, что именно Инга вкладывает в такое описание понимания реальности. А она не совсем осознавала, как это до него донести. Или еще до кого-то.
Жизнь просто не была.
Инга – была. Люди вокруг – были. Тот же Валентин Петрович, к примеру. А жизнь – нет, она не была. Словно все вокруг как-то остановилось и замерло, стало вязким и липким. Душным и затхлым. Не живым. Инга старалась, стремилась, пыталась делать все, что Валентин Петрович ей рекомендовал, что Карина предлагала, что мама советовала – но не могла вырваться из этого липкого, вязкого и неживого ощущения.
Родители приехали к вечеру следующего дня, после того, как Инга оказалась в центре Валентина Петровича. Они сказали, что их привезли помощники Карины Соболевой. Разыскали, рассказали про Ингу и помогли приехать…
Мать выглядела измученной, да и отец казался куда старше, чем Инге помнилось. На лицах обоих читалось, как непросто им дался этот месяц, когда они ничего не знали о судьбе своей дочери. Да и увиденное, кажется, не прибавило им оптимизма. Инга видела, как мать едва сдерживала слезы, хлопоча вокруг нее, и как старается крепиться отец. Она даже чувствовала себя виноватой за то, что настолько их расстроила, заставила так нервничать. Хотя, честно говоря, понятия не имела, каким образом могла бы поступить иначе, ведь ей никак нельзя было даже им сообщать о своем местонахождении в эти недели. Но это чувство вины все равно присутствовало – глупое и иррациональное. Оно накапливалось, суммировалось с иными эмоциями, которые клубились в ее душе. Усиливало тоску и какую-то постоянную усталость. И дальше самого понимания вины – ничего не происходило. Она не могла перебороть странную вязкую глухость, с которой проснулась после первой ночи в центре. То ли это был результат приема лекарств, то ли просто организм исчерпал все свои силы, в том числе эмоциональные, но эмоции не выплескивались наружу, не выходили из Инги. Она не могла ни плакать, ни кричать. Только зачем-то извинялась все время и перед всеми за неудобства и эти волнения. Потому что умом понимала все, вроде бы, но не находила этому пониманию отклика внутри себя.
Единственное, что буквально сотрясало ее душу, заставляло встряхиваться и лихорадочно гнало кровь по телу – мысли о Несторе. Подозрение, все больше превращающееся в уверенность, что она его убила.
И не приносили успокоения убежденные слова Карины, что он заслужил подобное. Не помогали разумные и уравновешенные комментарии Валентина Петровича о чувстве «родства с насильником и вины за саму себя» часто возникающие у жертв агрессии и насилия. Не приносили умиротворения заверения, что она имела права защищаться. Только всеобъемлющее ощущение внутренней боли и какой-то невосполнимой потери, которую, казалось, уже ничем и никогда не заполнить. В ее душе разрасталась пустота, черная, сотканная из той же вины и горя. И какого-то хрупкого, опоздавшего понимания о том, чем был, кем мог бы стать для Инги этот человек. Но уже никогда не станет. Потому что ее рука дрогнула, зацепив курок…
Валентин Петрович убеждал, что Инга сейчас идеализирует своего обидчика, неосознанно подтасовывая факты, которые помнит. Затирает в памяти то, что подтверждает насилие, защищая себя этим, и приписывает Нестору мысли и мотивы, которых этот мужчина не знал и не испытывал. Ведь по неоднократному признанию самой Инги, они никогда не разговаривали и не обсуждали аспект их отношений, как таковых. Только ее принадлежность.
Инга слышала эти доводы. Она понимала даже, почему Валентин Петрович и Карина так считали и убеждали ее в этом (родителям подробности своего последнего месяца Инга не открывала, им и без этого волнений хватало), однако, все равно, внутренне не соглашалась. Ей, ее сущности и ее душе – это не казалось верным. То, что говорил психотерапевт и Карина. И с каждым днем эта внутренняя уверенность почему-то крепла, причиняя все больше муки. Вероятно потому, что каждый минувший день все больше убеждал Ингу в фатальности того случайного выстрела.
Разве, в ином случае, Нестор еще не пришел бы за ней? Он не казался человеком, так легко отдающим «свое», даже если допустить мысль, что ее поступок мог вызвать его гнев.
Инга не ждала Нестора. Нет.
Кажется…
Она не хотела к нему назад. Домой…
Нет! Разумеется! Полный абсурд.
Не считая чувства вины перед ним, Инга была совершенно счастлива вновь самостоятельно распоряжаться своей судьбой и решать: что и когда ей делать. Разумеется. Счастлива.
И ей вовсе не хотелось назад, в этот странный и пугающий дом, к этому непонятному и замкнутому мужчине. Нет-нет. Хотелось…
Она так и не сняла красную нитку со своего запястья. Не хватило духу. Не нашлось сил оборвать эту призрачно-эфемерную связь. Нарушить цепочку узелков.
Ей стало невыносимо находиться среди людей: одного-двух человек рядом Инга еще могла терпеть относительно спокойно. Но если вдруг людей становилось больше, на нее накатывала та же паническая волна, что и в поселке. Валентин Петрович обещал, что это пройдет, что скоро организм успокоится и реакции утихнут. И хорошо уже то, что на фоне применяемых лекарств к ней перестали «перестали приходить провалы», с полной потерей ориентировки в себе и в окружающей реальности. Ингу это тоже радовало. В конце концов, хоть какой-то прогресс и позитив. Таких событий с ней сейчас происходило не много. Собственно, с ней в принципе не особо много чего сейчас происходило: таблетки, капельницы, завтраки-обеды-ужины, прогулки в парке у центра вместе с родителями. Разговоры с Валентином Петровичем и визиты Карины. Все почти по расписанию. Глупо, конечно, так думать, но… Господи, Инге это стало безумно напоминать месяц с Нестором. С одной огромной разницей – его рядом не было. И оттого, именно от этого, кажется, у нее и возникло ощущение «небытия» жизни.
