Инна Бачинская - Лев с ножом в сердце
— Веня, успокойся, — перебила его Иллария. — Эта дура была у меня сегодня утром, я в курсе. Бездельница и шлюха. И мужик с фотографии — ее любовник, данные из надежного источника. Ты же меня знаешь, Веня, не первый год вместе.
— Она была у тебя? И ты молчала? — Он возмущенно воззрился на Илларию.
— Не успела рассказать. Она забирает свое заявление, к нам никаких претензий. Так что можешь расслабиться, Веня. Жизнь продолжается.
— Но как же так? Я же встречался вчера с ее адвокатом! Он был настроен идти до конца.
— Вчера был настроен, сегодня передумал. Вернее, клиентка передумала. Я убедила ее передумать.
— Каким образом?
— Ну, всякие есть способы… — протянула Иллария, ее кривая улыбка стала жесткой, глаза сузились.
— И все-таки? — настаивал он.
— Адвокату как духовнику, да? — спросила Иллария, поддразнивая Вениамина. — Мы поговорили по-женски, тебе необязательно знать детали.
— И она согласилась? — Он, зная Илларию, чуял запах жареного.
— Не сразу. Она пришла сказать мне, что я поступила непорядочно, что в нашем кругу приличные женщины так себя не ведут… и, вообще, я — сука, которую она считала своей близкой подругой. Сука! Представляешь? Не выдержала, вышла из роли, аристократка. Ну, я ей и рассказала… кто есть кто. Ну-ну, Веня, не расстраивайся ты так, — сказала Иллария, увидев опрокинутое лицо внимавшего ей адвоката. — Все было в цивилизованных рамках, как принято между приличными женщинами. Ты ведь веришь, что я приличная женщина? И глубоко порядочная? Веришь, Веня? — Она с насмешкой смотрела на него.
— Ты стерва, Иллария, — ответил тот честно. — Я все время задаю себе вопрос, какого черта я путаюсь с тобой? От твоего бизнеса за версту несет криминалом. Ты — приличная женщина? Нет, Иллария, ты неприличная женщина. И жестокая. Тебе уничтожить человека ничего не стоит. Смотри, нарвешься на своего, как говорила моя бабка. И папарацци твой — убийца! Скользкий, сомнительный тип.
— Может, ты влюблен в меня? — спросила Иллария хладнокровно.
— Если бы! — ответил он, не удивившись. — Тогда можно было хотя бы понять. Так что же ты ей сказала?
— Я ей рассказала, что будет, если она не передумает. Она от огорчения бросила в меня сумкой. Настоящим Луи Вюиттоном. Но потом согласилась, что была неправа. И взяла свои слова обратно, и мы снова дружим.
— Знаешь, Иллария, чем больше я наблюдаю за тобой, тем чаще задаю себе вопрос: зачем тебе это нужно? Это грязь, неужели ты не понимаешь?
— Веня, это бизнес, а не грязь. Как сказал один неглупый политик: правильная политика — это грязная политика, равно как и секс. Или бизнес. Эта дрянь, моя подруга, с позволения сказать, ни дня в жизни не работала, путалась с кем попало, удачно вышла замуж. Ленивое, жадное, развратное животное! Неужели ты считаешь, что я должна ее жалеть, если я могу заработать на ней? Я — рабочая лошадь, которая вкалывает днем и ночью, чтобы заработать себе на… сено. Или ты считаешь, что мне все легко достается?
— У тебя нет недостатка в поклонниках, — заметил адвокат. — И замуж зовут, уверен.
— Если бы я была похожа на мою подругу, я бы выскочила замуж… за кого угодно! Хоть за тебя!
— Упаси господи! — искренне отозвался Сырников.
— Да стоит мне только захотеть, Веня, и ты у меня здесь! — Иллария протянула к его носу сжатый кулак. — Понятно?
— Понятно, — вздохнул он. — О каких деньгах речь? Что ты на ней заработала?
— Я? На ней? — ненатурально удивилась Иллария. — Ничего, фигура речи такая. Имеется в виду, в принципе заработала. — Она, откровенно забавляясь, смотрела на Вениамина. — Напечатав снимок… Причем самый приличный. Один из многих.
— Значит, были и другие? И ты… ты… Все! Я ничего не слышал и ничего не хочу больше знать. Еще вина?
— Ты как девочка, Веня, нежный и трепетный. Достаточно, спасибо. За твое здоровье. И за наш союз. И вообще, за все хорошее! — Иллария легко коснулась бокала Вениамина краем своего — раздался тихий мелодичный звук. — Да брось ты, Венька, сам же спросил! — сказала она через минуту, глядя на хмурое лицо адвоката. — Не надо спрашивать, если боишься ответов. Говорят — тот, кто подглядывает в замочную скважину, рискует увидеть дьявола. Народная мудрость.
— Это ты увидишь дьявола когда-нибудь, — пробурчал Сырников. — Смотри, Иллария, я предупредил.
— Вот когда увижу, тогда и начнется настоящая работа. Для тебя тоже, кстати. Мы ведь в одной связке, не забыл?
Несмотря на расстроенный вид, Вениамин с удовольствием налегал на тушенное в красном вине с овощами мясо, которым славилась кухня «Прадо». Ужин оплачивала редакция, что особенно приятно — Сырников был скуповат. Дело, которое его беспокоило в последние дни, худо-бедно разрешилось, хотя и не так, как он предполагал. Услышанное от Илларии не очень поразило его — он догадывался о «подпольном» бизнесе своей работодательницы. Но одно дело догадываться, другое — знать наверняка. То, что делает Иллария, называется попросту шантаж. Вульгарный, низменный шантаж, причем практически безопасный, так как жертвы — женщины, которым есть что терять. При разумных расценках — это беспроигрышный вариант. И схема беспроигрышная: никто никого ни к чему не принуждает, жертва прибегает сама. В журнале печатается фотография… ну, скажем, сомнительного свойства, но вполне пристойная. А когда возмущенная фигурантка приходит выяснять отношения, ей показывают остальные. Подлый папарацци Сеня — мастер своего дела. Мужчина мог бы разобраться с Илларией, избить, даже убить, но женщины предпочитают платить. Успенская… Ну, хищница!
Вениамин искоса взглянул на свою спутницу. Она красиво ела — изящно резала мясо, изящно жевала. И уже в который раз Вениамин подумал: до чего же хороша, чертовка, глаз не отвести! Тонкие черты лица, голубые глаза, светлые вьющиеся волосы — ангел во плоти. Ангел с червоточиной. Ангел с сапфирами в нежных ушах. Сапфиры не синие, каких много, а светлые, серо-голубые, холодные — такие же, как и глаза Илларии. Пантера Иллария. Голубоглазая пантера Иллария.
Глядя на нее, Сырников всегда вспоминал любимое присловье деда-юриста. «Запомни, Венька, — говорил дед, — все выдающиеся дьяволы были родом из падших ангелов…»
…Как ни странно, Иллария была гадким утенком в детстве. Длинная, тощая, плохо одетая девочка в очках с толстыми линзами. Отца она не знала, мать разрывалась на трех работах, да еще и домой кое-что приносила. Детство ее проходило под клацанье пишущей машинки. Иллария просыпалась под него, под него и засыпала.
Она любила маму. Любила, жалела и презирала, в чем не признавалась даже себе самой. Когда она вернулась из столицы, привезя ей в подарок норковую шубу, та не обрадовалась, а испугалась. Гладила шелковистый мех некрасивой рукой с разбитыми пальцами, а потом заплакала. Иллария прижала мать к себе, умирая от жалости. Она купила новую квартиру, в которую мать переехала неохотно. Ей недоставало старых соседей после тридцати лет жизни в доме на Вокзальной, в однокомнатной квартире. Она не решалась приглашать к себе старых подружек — ей было стыдно за шикарный район. Важного консьержа-генерала, восседавшего в фойе, она побаивалась; дорогой обстановки стеснялась. Иллария всегда была занята, звонила часто, а приезжала домой редко — по молодости лет ей казалось, что мама должна быть счастлива в золотой клетке, а та медленно угасала, не смея пожаловаться.
