Инна Бачинская - Лев с ножом в сердце
И тут ей делается по-настоящему страшно. Зачем он пришел?
— Что же ты молчишь, моя Иллария? — спрашивает Кирилл. — Нам нужно кое-что обсудить… бизнес. Мы же теперь партнеры. Кстати! — восклицает он. — Твоя доля! Лови! — Он достает из кармана джинсов небольшой блестящий предмет и бросает ей. Иллария стоит неподвижно. Ажурная подвеска на длинной золотой цепочке со стуком падает на пол.
— Какая ты неловкая! — смеется Кирилл. — Это не стекляшка, ей около двухсот лет! Онопко она все равно больше не нужна.
— Уходи! — внезапно кричит Иллария. — Пошел вон!
— Не нравится? Можешь получить наличными. А кричать не надо. — Он поднимается с дивана, подходит к ней. Иллария сжимается в комок. — Не надо кричать, я сказал! — Кирилл хватает ее за волосы, рывком запрокидывает голову, целует в губы. Она вырывается. Он отпихивает ее от себя и с размаху бьет по лицу. Она вскрикивает от боли и отшатывается. Теплая струйка бежит по губам. Кирилл бьет еще раз, и еще. Она закрывает лицо руками. Удары сыплются один за другим. Иллария приседает на корточки, прикрываясь локтями. Кирилл пинает ее ногой, и она падает на пол. Ей кажется, что она умирает.
— Запомни, — говорит он, нагибаясь над ней. — Запомни: мое слово — закон. И ты будешь делать то, что я скажу. И спать со мной тоже будешь. Поняла? Говори, поняла? — Он снова пинает ее ногой. — Ты, сука, я ведь все про тебя знаю! Как ты зарабатывала на жизнь, тоже знаю. В полицию ее вызывали! На нары захотела? Ты ведь там была!
Он смотрит на нее — мальчишеская улыбка, белые зубы, рыжие вихры…
— Ну, хватит, вставай! — Он помогает ей подняться. — Иди умойся. — Он привлекает ее к себе, нетерпеливо впивается губами в ее рот. Он дрожит от возбуждения. Рука тянется к ее груди. Она отводит его ладонь. — Не хочешь? — спрашивает он. На лице его кровь. Ее кровь. Он похож на вампира…
…Она боится взглянуть на себя в зеркало. Красные струйки на белом кафеле умывальника. Красные пятна на полотенце. Саднит и пульсирует разбитая губа. Страх и тоска….
— Вот! — Кирилл бросает на журнальный столик толстый белый конверт. — Посмотри на досуге. Я уеду на пару дней, а ты посиди, подумай. Или мы вместе, или… Это копии, — говорит он. — Оригиналы в сейфе. До свидания! Не работай слишком много. Ты мне нужна здоровенькая. И красивая. Чтобы все мужики оборачивались на улице. Ты еще себя не знаешь, Ларка. И меня не знаешь. Приеду — познакомимся. Я же люблю тебя, дуреха! Будешь знать свое место, все будет в порядке. Мы таких дел еще наворотим! — его несет. Он говорит и говорит, глядя на нее в упор сумасшедшими глазами, и белые комочки пены застывают в уголках его рта. Илларию передергивает…
Оставшись одна, она садится на пол, на то самое место, где сидела, скорчившись под ударами Кирилла, и воет от безысходности и тоски…
Ночью ей снится большая комната с искаженной перспективой. Безумные глаза человека… Онопко, кажется. Смех Кирилла… его голос. Он не прекращает говорить. Онопко кричит, вырываясь. Запах горелой плоти. Кровь… везде… на диване, ковре, на ее собственной одежде. Словно сверху она видит себя лежащей на полу… Кирилл нагибается над человеком с безумными глазами, резкий взмах руки, звук лопнувшего надувного шарика…
Она просыпается в холодном поту. Садится в постели, обхватывает колени руками. Ее тело сотрясает дрожь…
Глава 32
…Что же дальше?
День выдался пасмурный — казалось, природа нахмурилась в раздумье. Солнце с утра пряталось за облаками. Пахло дождем. Павел Максимов вернулся из города около четырех. Он сидел на веранде, прихлебывал крепкий чай из синей кружки. Скоро придет Юра. Нужно его кормить. Он усмехнулся. Бунтарь! Он не ожидал, что Юра посмеет уйти от Маши. Собственно, это его мало интересует. Если честно, им движет не столько желание помочь Юре — не мальчик, пусть сам выпутывается, — сколько желание осадить сестру. Тут и его собственная история примешивалась — Маша вдруг напомнила ему Олю. Дура, разве так удержишь мужика?
Юра пробежал по дорожке, тревожно уставился на шурина.
— Нету, — ответил Павел на его немой вопрос. — Заходи.
Юра поднялся на веранду, положил на стол пластиковый пакет из «Магнолии». Сел, не глядя на Павла.
— Ты чего как неродной? — спросил тот. — Степан уже забегал, спрашивал, когда ты будешь. Хочет оказать поддержку.
— А Маша не приходила?
— Маша? — Павел рассмеялся. — Соскучился?
— Нет ее!
Павел, улыбаясь, смотрел на Юру.
— Совесть мучает?
Тот кивнул.
— Знаешь, это хорошо, что она… все выбросила, а то я бы, наверное, не решился уйти! — выпалил он вдруг. — В смысле, окончательно…
— Твое барахло на чердаке, — сказал Павел. — Кое-что я уже принес обратно.
— Как ты догадался? — обрадовался Юра.
— А куда это еще можно было деть? Машка никогда ничего не выбрасывает. А ты… если решил, то не разводи тут детский сад — если бы не она, если бы не я, то я бы… то да се. Решил? Все.
— Знаешь, я вчера как увидел ее… такая тоска взяла. Думаю, неужели обратно? Даже жить не хотелось. И сына жалко…
— Обратно не будет. Машка больше не придет. А сына станешь брать на рыбалку. Теперь можешь купить удочки. Заберешь машину…
— Откуда ты знаешь?
— Про удочки?
— Нет. Что она не придет.
— Знаю.
Юра недоверчиво смотрит на Павла. Сосредоточенно думает. Потом говорит:
— Ты отдал ей квартиру?
— А тебе жалко?
— Нет, но… а как же ты?
— А я тут, с тобой. Не против?
— Павлик… — произносит Юра, заикаясь. — Павлик… честное слово, ты мне… как брат! Я для тебя все! Мы тут так заживем! — От избытка чувств он вскакивает с плетеного кресла и падает обратно. — Павлик! Если бы ты только знал!
— Договорились, — отвечает Павел, которому уже надоела тема семейной жизни Юры. — Ну, где там Степан?
Они засиделись допоздна, как всегда. Разошлись, когда начал накрапывать мелкий теплый дождь. И Юра, наконец, высказал то, что мучило его.
— Значит, ей квартира дороже? Да?
— Пошли спать, — ответил Павел. — Тебе не все равно? Главное — свобода!
* * *…Иллария сидит на диване. На журнальном столике перед ней разложены листки бумаги — история ее жизни. Имена, даты, суммы… Милицейские протоколы… И фотографии. Она на диване рядом с Онопко. Онопко с выпученными от ужаса глазами закрывается рукой. Он же в крови, без сознания. Она рядом, полулежа, юбка задралась, прядка волос упала на глаза. Она не помнит, когда Кирилл снимал ее. Она вообще мало что помнит. Только как ее тошнило… Иллюзия ее участия налицо. Не отвертишься.
