Татьяна Воронцова - Не совсем мой, не совсем твоя
– Пожалуй, ты права. И мне, если честно, этот твой парень нравится гораздо больше, чем тот… Он тебе подходит.
– Надеюсь.
– А эта женщина… эта Илона… она все еще любит его?
– Господи, ну откуда мне знать? Я же не пифия, в конце-то концов!
На самом деле она много думала об этом. Глядя на Ника, лежащего на больничной койке (черные волосы на белой подушке, пронзительная синева только что казавшихся серыми глаз), она пробовала поставить себя на место Илоны и в отдельные моменты начинала понимать, какие чувства пробуждает в ней этот немногословный, сексуально привлекательный, чуть-чуть странноватый мужчина.
Его уязвимость в сочетании со стойкостью, самообладание в сочетании с дерзостью – о, как это возбуждает! Свойственная ему постоянная погруженность в себя, в мир собственных фантазмов. Только что он был с вами, и вот уже его с вами нет, хотя об этом свидетельствует лишь застывшая улыбка да некоторая отстраненность во взгляде… В иные минуты его хочется растерзать, в иные – зацеловать до потери сознания. Диковинный зверь, которого, возможно, удастся изловить, но не удастся удержать в клетке.
Убить его или отпустить на свободу? Выбирай одно из двух, потому что пытаться его приручить – дело заведомо безнадежное.
Убить?.. Жаль его.
Отпустить?.. Жаль себя.
Так вот и мечешься туда-сюда, отравленная легковоспламеняющейся смесью своих мучительных, противоречивых желаний.
* * *Сидя на лавочке напротив фонтана «Каменный цветок», он закуривал одну сигарету за другой, а Илона все говорила, и говорила, и говорила… Казалось, ее не заставит умолкнуть даже второе пришествие Христа.
– Я здесь ни при чем, Ник, клянусь. Не знаю кто… Может, Борис. Он всегда тебя недолюбливал.
Ник молчал. Ему надоело ходить по кругу. За последние полчаса Илона столько раз меняла свои показания, что если бы дело происходило в кабинете следователя, ее уже давным-давно отправили бы за решетку. То «я здесь ни при чем», то «прости ради бога, я была сама не своя», «на меня нашло какое-то затмение», «я перестала контролировать свои действия»…
Она сама пошла на этот разговор. Сама предложила встретиться. Но когда они добрели по Главной аллее до фонтана и уселись на лавочку (впервые на его памяти Илона появилась на людях без охраны, очевидно, надеясь, что этот жест доброй воли не останется незамеченным), выяснилось, что она совершенно не представляет, о чем с ним говорить.
– По-твоему, это нормально – то, что я вынуждена жрать горстями таблетки и каждый вечер обмазываться с ног до головы какой-то гадостью? Посмотри на меня. Я выгляжу как дерьмо. Я вся чешусь. Я перестала спать. Ты должен что-то сделать, слышишь? Это… это бесчеловечно!
– Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус…
Он закурил следующую сигарету. Его слегка подташнивало, но он не мог понять, это от никотина или от близкого присутствия Илоны.
– Что? – переспросила она удивленно.
– Ничего.
Ник заставил себя посмотреть ей в глаза. Она заморгала и потупилась. Похоже, его новый имидж производил на нее устрашающее впечатление, хотя несколько минут тому назад она с жаром это отрицала.
– Скажи мне только одно, Илона: почему лицо? Они могли сделать со мной все, что угодно, покалечить как угодно… Но кроме рук и лица, не пострадало больше ничего. Почему?
Она больше не отпиралась.
– Я не могла позволить им избить тебя или покалечить. Но я подумала… – она сглотнула, – что если что-нибудь произойдет с твоим лицом, эта женщина… эта девушка… ну, твоя подруга… – признание давалось ей нелегко, но она уже поняла, что без него не обойтись, – она бросит тебя.
– Бросит? – Впервые за все утро Ник взглянул на нее с непритворным интересом. – Из-за чего? Из-за шрамов на лице?
– Черт… – прошептала Илона, кусая губы. – Как глупо.
– Да уж.
Взгляд его переместился с густо напудренного поверх тонального крема лица Илоны на искрящиеся в солнечных лучах струи воды, образующие гигантский фонтан.
…не могла позволить им избить тебя или покалечить. Почему же не могла? Ведь ты много чего позволяла себе, моя дорогая. Такого, что и вспоминать не хочется. Такого, что многим нашим согражданам случается видеть только в кино.
Хотя современный человек верит, что он может менять себя безгранично или изменяться под внешним воздействием, перед нами встает поразительный или, скорее, ужасающий факт, что, несмотря на цивилизацию и христианское воспитание, он все еще, подобно животному, пребывает в рабстве инстинктов и поэтому в любой момент может пасть жертвой таящегося внутри его зверя. Эта всеобщая истина, более чем какая-либо другая, не зависит от образования, культуры, языка, традиций, расы и места жительства.[25]
– Какой кошмар, – заговорила Илона, зябко передергивая плечами. – Какой невыносимый кошмар…
– Ты о моем лице? – с иронией осведомился Ник.
Специально для этой встречи он, по примеру Хэнка, оделся во все черное (Каталина сказала, черный цвет нейтрализует любой негатив), и это было настолько непривычно, что он сам временами пугался, встречаясь глазами со своим отражением в зеркальных витринах и темных стеклах павильонов.
– Господи, Ник… – прошептала она, глядя на него с неописуемым выражением ужаса, благоговения и отвращения, словно он был каким-то языческим божеством, явившимся своим почитателям в разгар древней мистерии. – Ты… ты стал еще красивее.
Усмехнувшись, он покачал головой.
– Я говорю правду! Правду! – горячилась Илона, не сознавая, насколько комично это выглядит со стороны. – Не веришь? Я… – Понизив голос, она просительно протянула к нему руки. – Я не могу без тебя, Ник. Вернись ко мне, пожалуйста. Клянусь, с этой минуты все будет по-другому!
Он почувствовал внезапный приступ отвращения, как будто по его телу под рубахой проползла змея.
– Илона, опомнись.
– Ну почему ты не хочешь мне поверить? Ведь я люблю тебя! Люблю!
Она заглядывала ему в глаза, теребила за рукав пиджака. Маленькая девочка, которая выпрашивает у родителей новую игрушку, отказываясь верить в то, что на ее покупку нет средств.
– Может, и любишь, – согласно кивнул Ник. – На свой изысканный манер.
– Господи! – зарыдала Илона (следующим номером программы должно было стать падение на спину с закатыванием глаз и дрыганьем ногами). – Какой же ты… бессердечный!
– Давай оставим в покое мои душевные качества. Я был твоим должником. Я рассчитался с тобой в соответствии с договоренностью. Скажи, у тебя есть ко мне еще какие-то претензии?
– Нет. Я же написала в той бумаге…
– Речь не о бумагах.
Она немного помолчала. Выдохнула почти без звука:
