Екатерина Красавина - Храм украденных лиц
На кухне девушка плотно зашторила окна.
— Извините, я не люблю дневного света. Мне плохо от него.
— Я знаю, что Лактионов сделал вам неудачную пластическую операцию. Вы приходили в клинику и кричали, что убьете его. Это правда?
— Да.
— Вы знаете, что Лактионов убит?
— Нет. — Она открыла рот и посмотрела на майора с явным испугом. — Нет!
«Разыгрывает или правда не знает?»
— Об этом говорилось по телевизору в криминальных новостях, писалось в прессе.
— Я не читаю газет. А смотрю только сериалы.
— Значит, вы утверждаете, что ничего не знаете об убийстве Лактионова?
— Да. Я ничего об этом не знаю.
— У вас был мотив убить его.
— Я хотела это сделать. И чуть не сделала. Она… — Арсеньева замолчала. А потом прошептала, уставившись куда-то мимо майора: — Это сделала она…
— Кто — «она»? — подался вперед Губарев.
— Эта женщина…
— Надежда Сергеевна, расскажите все по порядку. Что это за женщина, откуда? Почему вы считаете, что она убила Лактионова?
— Потому что она хотела, чтобы это сделала я. Она разыскала меня, позвонила. И стала говорить, что я должна убить Лактионова, чтобы отомстить за свою жизнь. Он должен поплатиться за мои страдания.
— А вы?
— Я… согласилась с ней.
Арсеньева замолчала. Волосы закрывали половину лица. Она говорила, опустив голову.
— И?
— Она все продумала. Сказала, что в камере хранения на Савеловском вокзале в одной из ячеек будут лежать пистолет и деньги. Пять тысяч долларов, которые я могу потратить на операцию. Еще пять тысяч она обещала заплатить после убийства. Я поехала на Савеловский вокзал. Сделала все, как она сказала.
Губарев слушал внимательно, не перебивая.
— Что было потом?
— Потом? — переспросила Арсеньева. Она вскинула голову. — Потом я поехала в клинику «Ваш шанс».
— Во сколько это было?
— Вечером. Около восьми. Я открыла дверь…
— Каким образом?
В глазах Арсеньевой промелькнуло нечто, похожее на удивление.
— Я же сказала: «она» все продумала. Все, до мельчайших деталей. Она назвала мне код двери. Лактионов был один. Я должна была проникнуть к нему в кабинет и застрелить его. Такой был план. А я… — Она замолчала.
— А что сделали вы?
Я… — Арсеньева сглотнула. — Я не успела зайти к нему в кабинет, как он вышел из него и пошел в другую сторону. Я была в это время за секретарской стойкой. Сидела на корточках. Пряталась. Я подождала, пока он отойдет. И… прошла в кабинет. Там я… — Она снова замолчала. Потом посмотрела на майора в упор. И он поразился тоске и горечи, сквозившим в ее глазах. — Короче, я передумала его убивать.
— Почему?
— Это мое личное дело, — резко сказала она. — Я поняла, что не смогу убить человека. Что это не так просто: взять и убить. Хотя мне очень хотелось это сделать.
— Что было после?
— Ничего. Я ушла так же, как и пришла. Вот и все.
— Больше та женщина не звонила вам?
— Звонила. В тот же вечер. Спросила, почему все сорвалось. Я ей объяснила. Она была в ярости. Предупредила, чтобы я никому не говорила о нашем разговоре. А потом швырнула трубку.
— После звонки были?
— Нет.
— И вы не имеете понятия, кто эта женщина?
— Нет.
— Она как-то объяснила вам, почему она хотела, чтобы вы убили Лактионова?
— Она говорила, что хочет помочь мне.
— И вы этому поверили?
— Не знаю. Наверное, да. В тот момент. Она говорила так… — Арсеньева запнулась.
— Как? — напряженно спросил Губарев. Волосы по-прежнему закрывали ей половину лица.
— По-разному. То ласково, то настойчиво. У нее был такой голос… нежный, мягкий.
— Вы не могли бы сказать, сколько ей, по-вашему, лет?
Девушка вздохнула.
— Нет. Не могла бы. Но это не старушка.
— Понятно.
Девушка хотела что-то сказать, но промолчала.
— Куда вы дели деньги и пистолет?
— Та женщина сказала, чтобы я отнесла их обратно в камеру хранения. На следующий день.
— Вы сделали это?
— Нет. Я хотела. Но потом испугалась. И никуда не пошла. Я плохо себя чувствовала в те дни.
— Где сейчас пистолет?
— Я выкинула его. В помойку. Через несколько дней. А деньги оставила себе. Но я могу их вернуть. В любой момент. Если бы знать — кому… Мне не нужны чужие деньги.
Возникла пауза.
— Спасибо за информацию. Если мне понадобится, я еще свяжусь с вами.
— Это сделала «она», — убежденно сказала Арсеньева.
— Возможно. — Губарев подумал, что он ненамного приблизился к разгадке убийства. — Та женщина говорила что-нибудь о себе, о своем отношении к Лактионову?
— Нет. Она говорила немного. Только о том, что я должна отомстить ему. Что я настрадалась, и что ей меня жалко. Она называла меня бедняжкой. — И горькая улыбка тронула губы Арсеньевой.
— Получается, что она умело играла на ваших сокровенных струнах.
— Знаете, когда всем на тебя наплевать, это… трогает.
— Я не осуждаю вас.
— Я думала потом: почему я была как загипнотизированная? Она так ласково говорила со мной! Понимаете, после смерти бабушки у меня никого не осталось. Я живу совсем одна. А тут… кто-то со мной поговорил по душам. Пожалел меня. — Лицо Арсеньевой исказилось. Губареву показалось, что она вот-вот сейчас заплачет.
— Не надо, — испугался он.
— Да… конечно. Губарев встал с табурета.
— До свидания. Вы чем-нибудь занимаетесь, работаете?
— Нет. — Что-то в ее голосе не располагало к дальнейшим расспросам.
— До свидания, — повторил он. Но в ответ ничего не услышал.
Дома его взяла страшная тоска. Такое бывало. Редко, но случалось. Все разом представлялось бессмысленным, глупым и ненужным. Абсолютно все: собственное существование, работа. А если вдуматься, так, наверное, и было. Просто эти мысли обычно гонишь в шею и не даешь им овладеть тобой. Но иногда расслабляешься. И тогда — пиши пропало. Все плохо, и все валится из рук.
По дороге домой он купил колбасы и сейчас, сделав бутерброды, запивал их горячим чаем. Есть особенно не хотелось. Майор чувствовал себя вялым и разбитым. Включил телик. Пощелкал пультом. Везде было одно и то же. Боевики, драки, погони. Ничего интересного. Второсортная заокеанская продукция. Он выключил телевизор.
Его мысли вертелись вокруг женщины, которая разыскала Арсеньеву и позвонила ей. Предложила убрать Лактионова и была готова заплатить за это приличные деньги. Кто это? Женщина с обворожительным голосом. Неожиданно вспомнились слова Фокиной, бывшей подруги Лактионовой. Она говорила, что Дина Александровна умела играть голосом. Умела хорошо притворяться…
Лактионова вполне могла убить и Лазарева. Женщины обычно не прощают таких вещей. А с другой стороны, если бы все убивали своих бывших любовников только за то, что те попользовались ими и помахали ручкой, количество трупов бы резко возросло. Да, больно, да, обидно. Но… что поделаешь, это жизнь! Не ты первая и не ты последняя. В какой-то степени, как ни кощунственно это звучит, история банальная до жути. Почему Лазарева не сказала об этом, тоже ясно. Витька прав: это ее не украшает. Они думали, что девушка на фотографии — племянница Лазаревой. Но это предположение оказалось неверным. И все-таки, все-таки… что-то не давало майору покоя. Он встал с дивана и вынул из пиджака снимок любовницы Лактионова. Не был ли подозрительным тот факт, что Дина Александровна вовремя направила следствие по ее следу? Наверняка эту фотографию она нашла давно. Просто приберегала для «удобного случая». Неплохой отвлекающий маневр! Учитывая тот факт, что шансы найти эту девушку у них почти нулевые. Для того чтобы отвести от себя подозрения, она и вытащила на свет божий эту блондинку. Губарев не отрываясь смотрел на снимок. Хорошенькая блондинка. Как куколка. Да, пожалуй, это лучшее определение: куколка! Барби. Точеное правильное личико. Без изъянов. Она не может быть похожей на племянницу Лазаревой. Та была страшна собой и сидела дома. Одна-одинешенька. А эта подцепила Лактионова. И всерьез. Майор неотрывно смотрел на фотографию. И тут что-то кольнуло его в грудь. А вдруг… и тут перехватило дыхание. Не может быть! Просто не может быть! Ему пришла в голову мысль, что, возможно, племянница Лазаревой сделала пластическую операцию!
