Дмитрий Вересов - Белая ночь
Может, даже понравится. Лермонтов, вон, тоже — воевал! Другие способы расстаться со ставшей слишком сложной и неуютной жизнью, Маркова не устраивали. Интересно, думал он что выбрал Невский?! Если действительно выбрал, а не просто.., исчез. Как это заманчиво на самом деле — исчезнуть, стать другим человеком, сменить, подобно шпиону, имя, придумать себе прошлое — легенду и начать жить заново!
Только сложно, почти невозможно. Сейчас, когда он всерьез задумался над подобной перспективой для себя любимого, стало очевидно, что Невскому этот фокус бы не удался. Не тот человек. Не тот случай.
И куда потом?! В ад, к остальным суицидникам — там и повстречаемся, может. А может, и нет! Кто его знает, что там — за смертью…
Кирилл уже шел по Загородному. Он был полон решимости попрощаться со всем нажитым за эти годы, начать совершенно другую, ни на что не похожую жизнь. Оставалось пройти метров двести.
Вот и переулок, который сворачивал с проспекта к военкомату. Кирилл сделал несколько шагов и остановился. Высокие слепые стены стискивали проход с двух сторон. Он показался Кириллу очень тесным, а кусочек голубого весеннего неба слишком далеким. Чем тебе не гроб с открытой для прощания крышкой? Сейчас будут прощаться, целовать в лоб.
Сагиров, Иволгин, Киса, Наташа… Неожиданно в фантазии Кирилла приоткрылась какая-то боковая дверь и появился Саша Акентьев, Переплет. Взгляд его был, как всегда, холодным и отстраненным. Тонкие губы сложились в улыбку. Марков вышел на Загородный, нашел исправный телефон-автомат и позвонил Акентьеву. Он был уверен, что Переплет ему поможет…
Вечером он шел по набережной Фонтанки, отсчитывая дома. Потом он также считал дворы. Позвонил Марков в дверь без крыльца и почти без порога, которая казалась почти нарисованной на стене под аркой. Ему открыл высокий мужчина с узким лицом и длинными волосами пшеничного цвета, стянутыми сзади в хвост.
— Ты — Кирилл? — спросил он через порог, тряхнул головой, приглашая войти. — Я — Стас.
Бухало принес? Если нет, проходи сразу в комнату. А коль принес чего, то на кухню.
Кирилл принес. На кухне у невыключенной газовой плиты сидела, подтянув ноги на табурет, миниатюрная девушка в огромных очках.
Она, не отрываясь, смотрела на синее пламя.
— Знакомьтесь. Кирилл… Брюнхильда…
— Почему Брюнхильда? — не удержался от вопроса Марков.
— Из-за параметров, — ответил Стас.
— Понятно, — кивнул головой гость.
Марков сразу почувствовал, что вопросы в этой квартире как-то не звучат. Все надо принимать спокойно, ничему не удивляться.
Стас и его жена Вика-Брюнхильда работали дворниками, а их квартира была дворницкой.
В единственной комнате ничего не было, кроме двухэтажной кровати. Впрочем, здесь не жили, а только спали. Все вещи вперемешку с дворницким инструментом размещались в коридоре.
А люди обитали на кухне: пили, курили, беседовали ночи напролет, играли на странных музыкальных инструментах, пели горлом, занимались древнеегипетской йогой фараона Эхнатона…
Утром кто-нибудь выходил во двор с метлой и совком. Причем, это не обязательно был один из супругов. Гораздо чаще их работу выполняли заночевавшие гости. Делали это они для разнообразия, по доброте душевной, а также опасаясь, что нерадивых дворников ЖЭК попросит со служебной площади, и тогда пропадет хорошее место между Моховой и Фонтанкой, куда можно запросто завалиться в любое время суток, где нет вопросов и ответов, а есть радушие, переходящее в равнодушие. Что еще человеку надо?
В первый же вечер Кирилл почувствовал себя почти счастливым. Они пили со Стасом портвейн, говорили про все на свете, почему-то скатываясь на Гоголя и Достоевского, а Брюнхильда мазала по небольшому холсту масляной краской, иногда спрашивая их мнение.
— Ну и хрен с этой армией, — стучал стаканом Стас. — Я не говорю про государство, мне до него нет никакого дела. Я про человека, отдельную личность. Может, кому-то она нужна, армия, вооруженные силы страны, для каких-то целей?
— Генералу нужна, чтобы солдаты построили ему дачу, — отвечал Кирилл, плохо улавливая идею Стаса, вообще уже плохо соображая, но чувствуя себя при этом замечательно. — Прапору, например, чтобы упереть побольше с вещевого или продовольственного склада.
— А солдату? Я про нормальных людей говорю, а не про законченных уродов… Гениально, Брюнхильда! Заброшенность, покинутость у тебя получается. Да! Вижу!..
— Солдату не нужна такая армия, если он не садо и не мазо.
— Ты лучше подумай, — Стас тряс своим пшеничным хвостом, как бегущая рысью лошадь. «Гоголи у вас как грибы растут». Это Белинский сказал спросонья. Достоевский и был таким грибом Гоголя. Ты читал «Двойник» Федора Михайловича?
— Читал, — соврал Кирилл.
— Хорошо. Там, в коридоре, найдешь потом.
Там у нас весь Достоевский под ватником отдыхает… Так вот, Достоевский был грибом Гоголя и не больше того. Тянулся за ним, завидовал, думал, «Двойник» лучше «Мертвых душ».
— Лучше, — согласился Кирилл.
— И близко не лежал. Хоть «Двойник», хоть «Тройник», а выше Гоголя было ему не прыгнуть, грибница мешала. Что надо было делать?
— Чернышевский, — вспомнил Марков. — Сон с Верой Павловной. Надо было ему спать с Верой Павловной…
— Надо было оторваться от грибницы. Понимаешь? А как это сделать?
— Отрывать грибницу нельзя, — пояснил Марков. — Меня дед учил. Надо ее срезать.
— Да. Дед — молодец… Так лучше, Брюнхильда! Ты — гений!.. Достоевскому — каторга. Как отрезало! Вернулся другим писателем. Там — Гоголь, а там — Достоевский. Ему каторга была до зарезу нужна. Благодаря каторге он и стал гением. А кому-то нужна наша долбаная армия с дедовщиной.
— Мне нужна?
— Может, и тебе нужна, — Стас разлил остатки портвейна из последней бутылки.
— Я бы лучше на каторгу с Федором Михайловичем, — сказал Кирилл.
Кирилл спал на втором этаже супружеского ложа, Стас с Брюнхильдой на первом. Кириллу плохо спалось на новом месте. Сначала мешал выпитый портвейн, от которого по плывущей комнате бежали мысли, образы и никак не могли остановиться. Потом на первом этаже послышался мужской храп и одновременно чье-то активное дыхание. Даже здорово пьяного Кирилла это заинтриговало.
Он свесил голову вниз и в свете уличного фонаря, свет которого свободно проникал через окно без занавесок, увидел забавную картину. Стас мирно спал, вытянувшись во всю свою длину. Бодрствующая Брюнхильда самозабвенно прыгала на нем, шумно дыша. В этот момент Стас, общавшийся одновременно с двумя богами — Морфеем и Эросом, громко захрапел, и Брюнхильда тоже простонала, запрокинув голову. Совсем рядом со своим лицом Кирилл увидел огромные стекла очков, отбрасывавшие свет фонарей, и повалился на кровать, сотрясая беззвучным смехом всю двухэтажную конструкцию.
