Наталья Солнцева - Дневник сорной травы
Все валилось у него из рук: он забросил дела, бизнес, приятелей, обычные развлечения. Бильярд его раздражал, ночные клубы надоели. В собственный загородный дом, роскошный и пустой, его не тянуло. Без Анны ему там нечего делать. Он попытался пригласить жену на речную прогулку, но она вежливо и бесстрастно отклонила предложение. Внешне в их отношениях ничего не изменилось – Анна была ровна, доброжелательна и даже ласкова, но внутренне она все больше отдалялась от него. Как исправить это, Салахов не знал.
Приезжая в офис, Юрий приказывал секретарше никого не пускать к нему. Все его личные телефоны были отключены, а посетителям Любочка отвечала, что «Юрий Арсеньевич отсутствует и когда будет, неизвестно».
Приезжая домой к ужину, он заставал одну и ту же картину – Анна по-турецки сидела на диване в гостиной и думала. Ее занимало что-то важное, но она не собиралась делиться с мужем своими тайнами. Иногда она курила привезенный из Греции легкий табак или, стоя на балконе, смотрела на сизый в закатной дымке город.
В один из вечеров Салахов заехал в «Пассаж» и долго выбирал подарок для Анны. В конце концов он купил изящные наручные часы «Картье» из белого золота, украшенные бриллиантами.
– Красиво… – равнодушно обронила Анна, открыв футляр. – Но лучше бы браслет был потоньше. Подари их своей секретарше, у нее, кажется, завтра день рождения.
«Откуда она знает?» – подумал Юрий. А вслух сказал:
– Да? Я и забыл.
– Сотрудников надо уважать и ценить, – улыбнулась жена, глядя ему в глаза. – Особенно таких, как Люба.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Анна отправилась спать, а Салахов раздумывал, что делать с часами – отвезти обратно в магазин или все же оставить. Вдруг утром Анна окажется более благосклонной? О том, чтобы дарить часы Любочке, и речи быть не могло. Получив столь дорогую вещь, она возомнит бог знает что! Примет это чуть ли не как предложение руки и сердца.
– Надоела мне эта глупая гусыня! – пробормотал Юрий себе под нос.
– Что ты говоришь, дорогой? – спросила Анна.
Салахов обернулся. В гостиной он был один. Жена давно ушла спать.
– Я говорю о Любочке, – прошептал он неизвестно кому. – Она мне страшно наскучила. Гусыня! Как я раньше не замечал, на кого она похожа?
Идти в спальню и ложиться рядом со статуэткой трехголовой богини Юрию не хотелось. И как только Анна может прекрасно себя чувствовать, когда это страшилище находится у нее в изголовье?
Он улегся на том самом диване, где Анна любила сидеть и думать…
Утром Анна уехала в свою квартиру в театральном доме. Она не была там больше недели. Сумрак подъезда прорезали косые лучи солнца из пыльных окошек. Каблучки Анны гулко стучали по лестнице. На медной цифре семь играл солнечный зайчик.
Она открыла дверь квартиры и сразу окунулась в запахи можжевельника и розового дерева. Можжевельник рос у ее нового дома в Андреевском, и она набрала веток специально для этой вазы на рояле. Черный рояль стоял в том же углу, что и при Альшванге, на стенах висели фотографии сцен из «Пиковой дамы» – Германн, Лиза, фривольные пастушки, игорный дом, старая графиня…
Только теперь вся жизнь и тайна старика Альшванга в полной мере стали понятны Анне.
В молодости Герман Борисович был человеком самолюбивым и амбициозным. Он хотел славы. Чтобы о нем заговорили, и не в какой-нибудь тьмутаракани, а в Москве и Питере. Театр – вот чем он бредил. Он писал пьесы, сам их ставил, сначала на любительской, потом на профессиональной сцене. Альшванг отступал от надоевших традиций, делал все по-своему, так, как он это видел. Для молодого дарования не существовало авторитетов.
Особенно Германа Борисовича привлекала повесть «Пиковая дама», с самого детства, когда бабушка читала ему на ночь Пушкина. Проза великого поэта заворожила, околдовала маленького Германа; он гордился, что его зовут почти так же, как главного героя повести. Ночами мальчик ворочался в своей постели: ему снилась старуха, которая знала тайну трех карт. Тройка, семерка, туз! Эти слова стали навязчивой идеей, постоянно звучащим в его голове мотивом. Тогда же зародилось и его увлечение театром.
Альшванг задумал написать собственный сценарий «Пиковой дамы» и поставить свой спектакль. Подражая Чайковскому, он изменил сюжет. Актеров для постановки он подбирал долго и тщательно. Когда репетиции были в разгаре, Герман Борисович вдруг переписал сценарий вторично – ему в голову пришли совсем новые идеи.
Мистический сюжет настолько завладел умом Альшванга, так глубоко проник в его сознание, что режиссер начал беспокоиться. А здоров ли он? Не слишком ли перегрузил свою психику напряженными размышлениями и болезненными мечтами? Ему часто снился темный зимний Петербург, игра в карты у конногвардейца Нарумова, поздний ужин с шампанским, Томский, рассказывающий о своей бабушке, графине Анне Федотовне. За сей «московскою Венерой» волочился Ришелье и «чуть было не застрелился из-за ее жестокости», а легендарный граф Сен-Жермен открыл ей тайну, «за которую всякий из нас дорого бы дал…» В этих сменяющих одна другую картинах Герман Борисович видел себя молодым офицером Германном, просиживавшим за карточными столами и следившим с «лихорадочным трепетом» за ходом игры. Он постепенно сливался с этим образом настолько, что терял ощущение времени. Альшванг начал чувствовать, как Германн, рассуждать и действовать, как Германн, и даже видеть сны Германна – «карты, зеленый стол, кипы ассигнаций и груды червонцев». Дошло до того, что он часами бродил по городу, отыскивая тот самый дом, где некогда проживала графиня и где у колеса кареты увидел он Лизавету Ивановну и передал ей письмо с признанием в любви…
Явь, грезы и сон перепутались. Альшванг балансировал на грани безумия, опасаясь, что знакомые, друзья, коллеги, соседи, в конце концов, начнут замечать его странности. Чем больше он старался выглядеть «как все», тем дальше отрывался от действительности.
«Я не Германн! – напоминал он себе. – Я другой. И век сейчас другой. И люди другие…»
Однако это мало помогало.
Альшванг решил приблизить премьеру «Пиковой дамы». Он думал, что сыгранный спектакль изживет себя, исчерпает навязчивые впечатления и, кроме того, будет иметь грандиозный успех.
В один из обычных зимних дней Герман Борисович возвращался из театра. «Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы пусты». Альшванг шел, подняв воротник и отворачиваясь от летящего в лицо снега. Он чувствовал себя «тем» Германном, который в такой же ненастный вечер проник в спальню графини и потребовал у нее раскрыть тайну трех карт.
