Карен Монинг - Тайна рукописи
Я смотрела в окно. Начинался дождь. Вот оно: та ложь, которую он отказывается произносить вслух. Если бы меня не удочерили, папа сказал бы об этом без промедления. Он рассмеялся бы и сказал: «Конечно же, тебя не удочеряли, маленькая дурочка». И мы оба посмеялись бы над тем, что я могла быть такой глупой. Но он не сказал этого, потому что не мог.
– Господи, папочка, кто же я? – Теперь настала очередь моего голоса ломаться на слове.
– Моя дочь! – яростно произнес он. – Вот ты кто! Маленькая девочка Рейни и Джека Лейн!
Но я не была ею. Не по рождению. И мы оба это знали. Думаю, какая-то часть меня всегда это знала.
1. Эльфы существуют.
2. Вампиры реальны.
3. Гангстер и пятнадцать его подручных погибли из-за меня.
4. Меня удочерили.
Я смотрела на список в моем практически полностью исписанном дневнике, не обращая внимания на капли слез, размывающие чернила.
Из четырех записанных мною пунктов лишь один мог действительно сбить меня с ног. Я могла признать существование любой аномалии, привыкнуть к любому изменению реальности, но только не к этому.
Меня удочерили.
Я могла иметь дело с вампирами и эльфами, я могла жить с осознанием того, что мои руки запятнаны кровью, но лишь до тех пор, пока я могла с гордостью заявить: «Я МакКайла Лейн, знаете, из Фрай-Лейнов, из Ашфорда, штат Джорджия? И во мне течет та же кровь, что и в остальных членах моей семьи. Мы – лимонный торт в шоколадной глазури, все мы, от прадедов до новорожденного малыша. И я принадлежу им. Я принадлежу к этому роду».
Вы не можете осознать, насколько это важно, пока не потеряете. Всю свою жизнь, до самого последнего момента, я была укутана в теплое покрывало, защищающее меня. Нитями покрывала были тети и дяди, двоюродные и троюродные братья и сестры, связанные с прадедушками и прабабушками.
Это покрывало только что сдернули с моих плеч. Я замерзала, чувствуя себя одинокой и потерянной.
О'Коннор, назвала меня старая леди. Сказала, что у меня такие же глаза и та же кожа. Она упомянула имя, странное имя: Патрона. Была ли я О'Коннор? Есть ли у меня родственники в Ирландии? Почему они не забрали меня? Почему отдали нас с Алиной? Где папа с мамой взяли нас? Когда? И как удавалось моим болтливым, охочим до разговоров и сплетен тетушкам, дядюшкам и другим родственникам так хорошо хранить эту тайну? Никто из них и словом не обмолвился. Сколько нам было, когда нас удочерили? Я, должно быть, была еще младенцем, поскольку не могу припомнить другой жизни, да и Алина никогда ничего такого не говорила. Хоть она и была на два года старше меня и уж у нее-то могли сохраниться какие-то воспоминания. Или ее память о прошлой жизни в другом месте растворилась в жизни новой и со временем просто поглотилась ею?
Меня удочерили. Эта мысль вызывала головокружение, она отрывала меня от моих корней, словно ураган, однако она была еще не самым худшим.
Самым худшим было то, что запустило в меня свои зубы и не желало отпускать – единственный действительно родной мне по крови человек был мертв. Моя сестра. Алина. Единственная моя родня, и она мертва.
Мне стало не по себе от мысли: знала ли она? Удалось ли ей выяснить, что нас удочерили, а потом сохранить это в тайне от меня? Неужели она именно это имела в виду, когда говорила: «Мне столько всего нужно было рассказать тебе?»
Неужели попав сюда, в Дублин, она чувствовала себя так же, как чувствую себя сейчас я: оторванной от своих корней, сбитой с толку?
– О Боже, – сказала я, и тихий плач превратился в конвульсивные, болезненные рыдания. Я оплакивала себя, свою сестру, те вещи, для которых я пока не могла подобрать слов и которые никогда не смогу объяснить. Но я чувствовала еще одно: пора становиться на ноги. До сих пор я умела лишь ползать. И я не знала, сколько времени мне придется потратить на то, чтобы встать с четверенек и научиться держать равновесие, но подозревала, что, когда я с этим справлюсь, я никогда не смогу вернуться к привычной для меня жизни.
Не знаю, сколько я просидела и проплакала, но приступ сильнейшей головной боли заставил меня прекратить рыдания.
Я уже говорила вам в начале моей истории, что тело Алины нашли в нескольких милях от «Кларин-хауса», в засыпанной мусором аллее на другом берегу реки Лиффи. Я знала это наверняка, поскольку видела фотографии с места преступления, и перед отъездом домой я хотела сама побывать там, сказать последнее «прости» и попрощаться с сестрой.
Я заставила себя подняться с дивана, прошла в свою временную комнату, взяла деньги, паспорт и засунула все в карман джинсов, чтобы ничто не мешало мне быстро достать из сумочки ее содержимое, повесила сумку на плечо, надвинула на глаза бейсболку, надела солнцезащитные очки и вышла из магазина ловить такси.
Настало время побывать в той аллее. Но не для того, чтобы попрощаться, – для того, чтобы поздороваться с сестрой, которой я никогда не знала и никогда уже не узнаю. С Алиной, моей единственной кровной родственницей, попавшей в водоворот событий в Дублине, усваивавшей здесь новые уроки и делавшей свой собственный нелегкий выбор. Если она столкнулась здесь хотя бы с половиной вещей, с которыми довелось столкнуться мне, я понимала, почему она делала то, что делала.
Я помню, как мама с папой дважды собирались навестить Алину. В первый раз она сказала, что болеет и поэтому очень отстала от учебной программы. Во второй раз ей пришлось посещать кучу дополнительных занятий, чтобы наверстать пропущенные лекции. Алина никогда не приглашала меня прилететь к ней, а однажды, когда я проговорилась о том, что пытаюсь экономить деньги, она внезапно сказала, что мне не стоит откладывать их, лучше уж потратить на красивую одежду, новые записи и дискотеки, на которых я буду танцевать и за нее тоже. Мы обе любили все это, и тогда я подумала, что сестра хочет сказать: мне следует развлекаться и за нее тоже, поскольку она занята учебой...
Теперь я понимаю, чего ей стоили те слова.
Зная то, что я знаю сейчас, зная о том, что бродит и скользит по улицам Дублина, стала бы я приглашать того, кого люблю, приехать сюда и встретиться со мной?
Никогда. Я бы завралась по самые уши, лишь бы держать своих близких подальше от этого.
Если бы у меня была младшая сестричка, единственный родной мне человечек, который сидит дома, в безопасности, сказала бы я ей о том, что может накликать беду на ее голову? Нет. Я бы поступила именно так, как поступила Алина: я бы защищала ее до последнего вдоха. Позволила бы ей быть счастливой и беззаботной так долго, как только возможно.
Я всегда стремилась быть похожей на сестру, но теперь я смотрела на нее немного по-другому. Охваченная новым чувством, я должна была побывать в том месте, где бывала она. В месте, которое хранит память о ней, и ее квартира для этого ни капли не подходила. Кроме запаха парфюма и персиковых свечей, я не чувствовала в квартире ничего, что напоминало бы о сестре, словно она очень мало времени проводила в том помещении, разве что спала там и говорила со мной по телефону. Там, где она училась, я тоже не ощутила нужного настроя, но я знала место, которое наверняка сохранило память о ней.