Джулия Фэнтон - «Голубые Орхидеи»
— Хорошо. Это очень хорошо, — прошептала она. — Держи меня за руку, Кит. Я никогда не думала…
Через несколько секунд веки опустились, и ее как будто унесло течением. Он смотрел на нее, и сердце его сжималось от боли. Какой хрупкой она выглядела, кожа была почти прозрачной. Она казалась совершенно беспомощной.
«Что я наделал? — горестно думал Кит. — Я причинил боль двум хорошим женщинам».
Санитары, разинув рты, изумленным взглядом провожали Орхидею, плывущую по больничному коридору. На ней были черные сапожки из змеиной кожи, черные облегающие легинсы и твидовый пиджак на несколько размеров больше. Под пиджаком шелковая кофточка каштанового цвета открывала несколько дюймов ложбинки на груди. Со своей буйной гривой длинных рыжих волос она выглядела соблазнительно и дерзко, будто сошла с обложки журнала «Космо».
— Орхидея… Орхи!
Пичис бросилась навстречу своей экстравагантной дочери.
— Ну, вот я и здесь, — вызывающе объявила Орхидея. — У меня была назначена встреча с независимым продюсером. Он хотел посмотреть мой сценарий и, возможно, предоставил бы мне работу, но я отменила встречу и приехала сюда. По твоему требованию. Ты довольна?
— Ты даже не собираешься спросить, как она себя чувствует?
— Как она себя чувствует?
Пичис схватила Орхидею за рукав и затащила в ближайшую комнату отдыха.
— Я никогда не видела такого упрямого человека, как ты! — с раздражением сказала Пичис. — Если ты намерена злиться на Вэл, хорошо, злись, но только не тогда, когда она больна и нуждается в твоей любви.
— Но она…
— Черт побери, мы чуть не потеряли ее! Разве это ничего для тебя не значит? Еще немного, и ее бы парализовало. Неужели тебе нет до этого дела, Орхидея? Неужели это тебя нисколечки не беспокоит?
Вызывающее выражение сошло с лица Орхидеи, плечи ее поникли. Она опустила глаза.
— Я… мне есть дело, — прошептала она дрожащим голосом. — Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось. Но я все еще ненавижу ее.
— Это самое абсурдное утверждение, какое я когда-либо слышала, — сердито бросила Пичис. Обычная мягкость после напряжения двух последних дней оставила ее. — Ты очень любишь ее… чертовски любишь. Иначе не вела бы себя как совершенная дура. А теперь я хочу, чтобы ты спустилась в магазин подарков при больнице и купила цветы, книгу или еще что-нибудь. Я хочу, чтобы ты пришла туда не с пустыми руками, обняла, расцеловала ее и сказала, как ты любишь ее. Если ты не сделаешь этого и не заставишь ее поверить, то ты принесешь ей больше вреда, чем пользы. И я, черт побери, надеюсь, что ты действительно любишь ее!
— Я… — но тут Орхидея увидела неумолимый взгляд матери и проглотила готовые сорваться слова протеста. — Хорошо, — кротко согласилась она.
Орхидея пришла незадолго до того, как Валентине по расписанию должны были сделать обезболивающий укол, который позволит ей часа полтора побыть в состоянии эйфории.
— Вот, — сказала Орхидея, кинув букет цветов на тумбочку.
— Это мама велела тебе прийти? — Валентина облизала пересохшие губы.
— Ну так что? — пробормотала Орхидея. — Я же пришла, не так ли? Мне пришлось отказаться от важного дела в Нью-Йорке.
Внезапная боль, как выстрел, пронзила спину Валентины. Она оцепенела, как бы превратившись в жесткий столб боли и забыв о присутствии сестры до тех пор, пока не прошла болезненная вспышка. Капли пота появились у нее на лбу.
— Что-то не так? — с тревогой спросила Орхидея.
— Больно, — Валентина взглянула на стенные часы и потянулась к кнопке звонка.
— Не могли бы вы сделать мне обезболивающий укол? — спросила она медицинскую сестру, дежурившую на пульте управления.
— Как только сможем, Валентина, — ответила сестра.
— Обезболивающий укол? — потрясенно переспросила Орхидея. — Очень больно?
— Представь, что в тебя стреляют из огнемета, — пробормотала Валентина. Ее гнев на Орхидею постепенно исчез, на смену ему пришла волна отчаяния, которое теперь часто овладевало ею.
— Настолько плохо? О Боже, — тихо сказала Орхидея.
После ухода Орхидеи Валентина еще несколько раз звонила и просила сделать ей поскорее укол, ее уверяли, что скоро сделают.
Она стиснула зубы и попыталась считать от сотни назад. Но когда дошла до пятнадцати, слезы покатились по ее щекам. Она все еще не могла поверить в этот кошмар. Сильная боль едва смягчалась уколами морфия. Ее постоянно преследовал страх, что ей никогда не станет лучше и она останется полуинвалидом, не способным ни продолжить работу, ни иметь ребенка.
Стук в дверь отогнал приступ жалости к себе.
— Вэл? Вы не спите? Вы прекрасно выглядите.
Этого ординатора она не видела прежде. В своем зеленом больничном халате и с традиционной стрижкой он выглядел как молодой, очень привлекательный врач одной из телевизионных «мыльных опер». У него была ямочка на подбородке, а его рот показался Валентине очень знакомым. Она заставила себя улыбнуться и импульсивно сказала:
— Кажется, я жалею себя — новая плохая привычка.
Он, улыбаясь, вошел в комнату.
— Хотите поговорить?
И вдруг из нее выплеснулось:
— Я лежала здесь и размышляла, мне о многом надо подумать. Обезболивающего мне еще не принесли, а моя боль требует слишком много обезболивающих уколов, и я беспокоюсь, что никогда не смогу танцевать снова. Мне ненавистно просто так лежать здесь и… — голос ее задрожал. — Боже, услышь мои молитвы! — Она заставила себя замолчать. — Я все время говорю и говорю.
— Вы испытывает вполне естественную реакцию на потрясение, — уверил он, коснувшись ее руки, и она почувствовала, как тепло его кожи проникло в ее ладонь и заструилось вверх по руке. — Валентина, вы не помните меня?
Она покачала головой.
— А я-то думал, что вы единственная из всех, кто вспомнил бы меня. Вернитесь назад. Далеко назад. Вспомните день, когда троих детей заставили мыть самый старый, жалкий, ржавый микроавтобус в Мичигане. Там было отвратительное отродье — мальчишка, поливавший вас из садового шланга, он всю тебя облил водой… и на твою…
— Пол! — закричала она. — Пол! О Пол! Боже! — Она посмотрела на него с изумлением и радостью. — Не удивительно, что ты показался мне таким знакомым. Это действительно ты? Не могу поверить. Это так…
— Собственной персоной, — сказал он улыбаясь. — Хотя теперь я — Пол Дженсен. Я отказался от фамилии Баджио, когда меня усыновили. — Он добавил: — Вижу, тебе пора делать укол. Я, пожалуй, схожу потороплю.
