Дмитрий Вересов - Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
Туман в мозгах рассеялся уже за полночь, когда обнаружила себя развалившейся в кресле, Джона с Иоко — храпящими в двух койках, а Ринго — восседающим на третьей и лукаво на нее щурящимся.
— Где Нил? — хрипло спросила она. Ринго молча ткнул пальцем вниз. Нил лежал на холодном линолеуме, раскинув руки, похожий на распятого ангела.
— Надо бы его на кровать, замерзнет ведь, — сказала она.
Вдвоем кое-как переложили. Он был безмятежен и прекрасен в свете догорающих свечей.
— Хочешь его? — неожиданно прошептал Ринго. Соврать не получилось, а правда не выговаривалась. Она молча кивнула.
— Повязать бы мальчонку. Для верности, — сказал Ринго.
— Как повязать? — не поняла Линда.
— Кровью… Ладно, не испепеляй меня взглядом. Сама ведь понимаешь, что я имею в виду…
Помог стащить с беспамятного Нила штаны, принес из холодильника чей-то фарш, возвращенный после того, как его отжали через марлечку и окропили простыню в районе оголившихся чресл.
А дальше было то, что было…
Теперь прошлое беспощадным потоком хлынуло на нее, накрыв с головой, сбив с ног. И не требовалось большого ума, чтобы понять, чья злая воля разрушила плотину, любовно возводимую ею…
Решительными движениями Линда ополоснула лицо и быстро вышла из ванной.
IV
— Все ваше существо, всякое ваше движение приобретали для меня сверхчеловеческий смысл! Когда вы шли мимо, мое сердце поднималось, словно пыль, вслед вам. Вы были для меня, как лунный луч в летнюю ночь, когда всюду благоухания, мягкие тени, белые блики, неизъяснимая прелесть, и все блаженства плоти и души заключались для меня в вашем имени, которое я повторял про себя, стараясь поцеловать его. Выше этого я ничего не мог себе представить. Я любил госпожу Арну именно такою, как она была, — нежную, серьезную, ослепительно прекрасную и такую добрую! Этот образ затмевал все другие. Да и мог ли я даже думать о чем-нибудь другом? Ведь в глубине моей души всегда звучала музыка вашего голоса и сиял блеск ваших глаз… Что, ба?
Нил отложил книгу и склонился над кроватью.
— Довольно…
Он не столько расслышал эти слова, сколько догадался по движению пересохших губ.
— Устала? Может быть, водички?
— Нет… Поправь подушку, хочу сесть… В комоде, в верхнем ящике… Там ключи… Нашел? Давай сюда.
Трясущимися руками бабушка отобрала из связки старых ключей самый маленький.
— Вот… Это от сундука… Открой. Нил снял отрезок красной ковровой дорожки со стоящего в углу старого сундука, вставил ключик в замок, подернутый патиной времени и чуть тронутый ржавчиной, повернул… Из-под крышки пахнуло древней пылью и немножко нафталином.
— Тут рухлядь какая-то, — пробормотал он. — Тряпки, ноты. Афиша старая…
Нил бережно развернул древнюю желтую афишу. На плохой бумаге — красные буквы характерного пролеткультовского начертания.
— «Артист Владимир Грушин, — прочел Нил. — Чудеса без чудес. Разоблачение церковной магии». Владимир Грушин — это мой дед?
— Евангелие… Там должно быть Евангелие…
— Сейчас. — Нил выпрямился, держа в руках небольшую книгу в красном сафьяновом переплете, с тускло-золотым крестом на обложке. — Оно?
— Да… Дай мне…
— А помнишь, как мне в детстве от тебя влетело за этот сундук? Это из-за Святого писания? Или из-за деда? Там, в альбоме, — тоже он? Почему ты о нем никогда не рассказывала?
— Были резоны. Сядь-ка., .
С артистом Владимиром Грушиным бабушка познакомилась, когда он был еще Вальтером Бирнбаумом, в середине двадцатых заброшенным судьбой в паршивенькую гостиницу города Самары. Плут-импресарио дал деру со всеми наличными, и изголодавшийся Бирнбаум на свой страх и риск устроил бесплатный сеанс магии в местном синематографе, но был не правильно понят и сдан в областную ЧК. Все это могло бы кончиться для него плачевно, но Вальтер сообразил продемонстрировать свои способности на первом допросе, чем немало заинтересовал тогдашнего председателя ЧК Мотю Кацнельсона. Грозный Мотя имел мужскую проблему интимного свойства, которую Вальтер успешно снял посредством лечебного гипноза, наладив пациенту и эрекцию, и эякуляцию. Малограмотный Мотя попросил записать ему эти красивые иностранные слова и с тех пор щеголял ими к месту и не к месту. В благодарность Мотя не только обеспечил Вальтеру покровительство своего всесильного учреждения, но и пристроил в штат областной филармонии, где как раз начинала трудовой путь молодая пианистка Шурочка Илецкая.
Помимо прочего, поводом для их сближения послужило наличие общих воспоминаний и даже общей родни. Оказалось, что Вальтер — блудный сын Франца Бирнбаума, старшего мастера у прославленных братьев Карла и Агафона Фаберже.
Шурочка же была с дядей Францем прекрасно знакома — в двадцатом году пожилой швейцарец неожиданно женился на. Женечке, ее старшей сестре. Большой любви там не было, просто добряк-ювелир спасал молодую талантливую художницу, увозя ее на свою гемютную родину из кровавой и нищей России. Семью же Евгении вывезти не получилось, и вскоре юная Шурочка с матерью оказались у дальней родни в Самаре-городке. Вальтер же расстался с отцом намного раньше, еще до революции, и при обстоятельствах весьма скандальных.
Не имея охоты и призвания к отцовскому ремеслу, он с юных лет обнаружил в себе небывалую ловкость рук и мощный дар внушения. Но этими дарами он воспользовался не во благо: будучи по протекции отца принят в торговый дом Фаберже, он начал в общении с покупателями производить кое-какие лишние пассы, благодаря которым в скорейшем времени обзавелся капиталами и привычками, неприличными для начинающего приказчика и вчерашнего гимназиста. К счастью, он не успел утратить чувства меры до того, как был разоблачен — и, к двойному счастью, разоблачен не взбешенными клиентами, а собственными сослуживцами. Дело, как сугубо внутреннее, не стали предавать огласке, однако же Бирнбаум-младший со службы вылетел и в короткое время примкнул к бродячей музыкальной антрепризе, где его сырой талант постепенно обрел профессиональную огранку и прочную закалку в горниле революционных катаклизмов.
В начале тридцатых покровитель Мотя бесследно исчез, а вскоре за Вальтером в первый раз приехали. В хорошо знакомом ему кабинете в начальственном кресле сидел тщедушный субъект со злобно прищуренными глазками. Закончился визит благополучно-у Гриши, старшего уполномоченного ОГПУ, вследствие перегрузок и хронического недосыпа развилась та же проблема, что и у его предшественника.
Исправили и ее, а вскоре молодая чета Бирнбаумов переехала в роскошную квартиру расстрелянного за вредительство инженера, где и родилась дочка, названная Ольгой.
