Татьяна Устинова - Запасной инстинкт
– Еще раньше она чуть было не написала явку с повинной, а все потому, что ты думал, что это сделала она!..
– Да ничего я не думал!
– Он не думал! Конечно, ты думал!
– Да не думал я!
– Иди ты на фиг!.. – закричала Варвара. – Ты все время почему-то думал о том, что виновата она!
– Ну и что?!
– Ну и то! Никто из наших тебе этого не простит, особенно после того, как ты ее уволил!
– Я не нуждаюсь ни в чьем прощении, черт побери, потому что я ни в чем не виноват!
– Ты виноват, – отчеканила Варвара, – и сам это знаешь. Оттого и бесишься.
Это была чистая правда, и он взбесился еще сильнее.
– Я только прошу оградить меня от этой идиотки Шарон, – ледяным тоном выговорил он, и очки блеснули невыносимым высокомерием. – Больше ее ко мне не присылай. Уволю к свиньям собачьим. Или ее я тоже не имею права уволить? По морально-этическим соображениям?
– Пошел к черту.
Так всегда говорила Полина Светлова, когда ни в чем не могла его убедить, когда он насмерть стоял на своем, когда они ссорились, когда ему было не до нее, и еще в десяти миллионах разных случаев, которые им пришлось пережить вместе.
Чего только они не пережили вместе…
Варвара молчала, и Троепольский молчал, и в комнате без окон невозможно было определить, сколько времени за стенами конторы – ночь, день?
Троепольский во время молчания изучал вывешенную на стене грамоту. Грамотой награждался некий участник олимпиады по художественной самодеятельности Ленутильпромсоюза. Троепольский любил всякие такие штуки.
– Ну вот, – нарушила тишину Варвара и длинно вздохнула. – Я пойду.
– Иди.
У двери она остановилась, взявшись за ручку, и оглянулась. Бриллиант – символ великой мужниной любви и благодарности – полыхал на пальце.
– У каждого в жизни бывает последний шанс, – неожиданно и очень грустно сказала она. – И это совершенно не зависит от возраста, понимаешь? У кого-то в шестьдесят восемь, у кого-то в пятьдесят три, а у тебя вот… сколько тебе сейчас?
– Двадцать девять, – буркнул он.
– А у тебя в двадцать девять.
– Да ни хрена он не последний!
– Ну конечно, он последний. Нет, за оставшуюся жизнь ты еще вполне успеешь перетрахать тысячу разных девиц. Или полторы, если поднапряжешься. И на этом все. Больше ничего не будет.
– Мне ничего больше и не надо, – пробормотал он сквозь зубы. Впервые за несколько лет совместной работы он испытывал жгучее, почти невыносимое желание чем-нибудь в нее кинуть, только бы она убралась.
– Ну смотри, – заключила Варвара. – Тебе виднее.
Вышла и тихо притворила за собой дверь. Сегодня никому из сотрудников не хотелось видеть шефа. Он тоже не испытывал непреодолимого желания лицезреть сотрудников.
Надо работать, сказал он себе, поглядев в полированную дверь, и решительно пошел за стол и очень решительно уселся в кресло, еще решительней закурил, потом так же решительно нашел какой-то файл и уж совсем решительно ткнул в него. Файл послушно открылся.
На картинке породистый скакун с презрительным высокомерием наблюдал за развеселым ушастым осликом, тащившим повозку. Повозка была нагружена почти до небес, но ослик не отчаивался, бодро тянул ее, посматривал с озабоченным лукавством.
Реклама отечественных автомобилей, сайт, который очень нравился Троепольскому, гораздо больше, чем трижды проклятый Уралмаш, из-за которого все получилось.
Ослик был трогателен и мил. Скакун отвратителен.
“Ехал Ваня на коне, вел собачку на ремне, а старушка в это время мыла фикус на окне.
Ехал фикус на коне, вел старушку на ремне, а собачка в это время…
Так что же в это время делала собачка?..”
Это слово “собачка” напомнило ему о чем-то, и он долго и растерянно пытался вспомнить, о чем именно, и не мог.
Какая еще собачка? Откуда могла взяться собачка?..
Сигарета догорела до фильтра, гадко завоняла и погасла, испустив напоследок извивающуюся белую струйку. Троепольский посмотрел на струйку.
Была собака, точно. Была ненавистная ему китайская хохлатая псина по имени Гуччи, которая тряслась всем телом и брезгливо подбирала тонкие розовые лапки, если наступала на мокрое. Полька ее обожала.
Он подумал немного. Нагруженный ослик все смотрел на него лукаво и добродушно.
Последний шанс. С чего Варвара взяла, что последний?.. Разве бывает в двадцать девять лет последний шанс? Или он бывает во сколько угодно лет, или вообще от этих самых лет никак не зависит, выпадает, когда ему вздумается, а потом раз – и нет его, и никаких надежд?..
Полторы тысячи разнообразных девиц вдруг представились ему, как на подиуме, унылой чередой, потряхивающие “прелестями”, стремящиеся перещеголять друг друга, оттолкнуть конкуренток, выдрать им волосы, пролезть вперед, и среди них он сам, Арсений Троепольский, скакун, породистый во всех отношениях.
И все?! Все? Больше ничего до самого конца?! А что? Тебе очень это подходит, ты сам знаешь. Зачем тебе… устойчивые привязанности? Бриллиант на пальце, лысая собака, чашка кофе в постели, кто первый встал, того и тапки, утренний запах шампуня и чуть подгоревших оладий, разговор ни о чем, ровный шум воды в ванной, чужие очки под зеркалом, женские вещички на полке, туфли, сброшенные посреди коридора, портфель, который перепутал со своим, – и весь мир… Казавшийся таким огромным еще недавно, теперь он вдруг съежился до размеров этой самой комнаты без окон, где он, Арсений, сидит, уставившись в гигантский, как аквариум, монитор, а за стенами враждебная среда, осудившая своего “просвещенного монарха”.
“Там, дальше, ничего нет, – вдруг отчетливо понял Троепольский. – Правда, ничего нет. Было и куда-то делось.
Ехал Ваня на ремне, вел старушку на коне, ну а фикус в это время веселился на окне”.
Старушка подкачала. Не выдержала. Не дождалась. Не стала ничего требовать и караулить, когда его озарит. Его озарило, а старушки и след простыл.
Он задумчиво раскрошил в пепельницу сигарету. Посыпалась желтая махорочная крошка. Вот почему даже в самых дорогих сигаретах крошка все равно похожа на махру?! Он понюхал пальцы. И пахнет махрой.
Подожди, уговаривал он себя. Подожди, ничего же не происходит! И вообще еще ничего не понятно.
Да ладно, неожиданно громко сказал ему тот самый, запасной инстинкт. Все понятно. Давай! Посмотри правде в глаза, хоть просто так, чтобы ты знал, какова она, эта правда, – на будущее. Чтобы жил с этим знанием, чтобы, так сказать, отдавал отчет, как формулировала Шарон Самойленко. Ну что? Станешь смотреть?
И Троепольский посмотрел и увидел, и правда оказалась ужасна, и он сам ужасен в этой правде.
Ну как, спросил запасной инстинкт язвительно, понравился ты себе? Ничего мальчик, не так ли? А ведь я тебе говорил…
