Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости
Как трогательно! Как демократично! Как соответствует духу времени!
Когда уважение к правоохранительным органам утрачено, государственные деятели должны подать пример должного отношения — так сказал бы, наверное, Евгений Петрович Первушин.
— Слушаю. Потапов, — сказали Никоненко в ухо. Голос был молодой, странно молодой, и капитан немного растерялся.
— Это капитан Никоненко, — зачем-то сказал он. Деловая секретарша наверняка предупредила, что это он!
— Дмитрий Юрьевич, мне в больнице сказали…
— Я прошу прощения, — перебил его Потапов, — я должен был вам позвонить и не позвонил. Дело в том, что Алина Латынина улетела в Штаты и просила меня оставить Мане охрану. Я решил, что с охраной слишком много хлопот, и перевез Маню домой.
— Какая разница — дома или в больнице? — искренне удивился Никоненко. — В больнице спокойнее, там народу больше, а дома…
Дома у Алины Латыниной, к примеру, сегодня обнаружился труп, но этого капитан пока не стал сообщать Потапову.
— Днем у неё дежурит сестра, я договорился. А по вечерам я приезжаю, — закончил он с некоторой запинкой.
Никоненко ждал.
Если Потапов хочет сказать, что он живет со своей одноклассницей, которую дважды чуть не убили, пусть сделает это сам.
Однако Потапов больше ничего не сказал.
— Честно говоря, меня удивило ее отсутствие, — помолчав, произнес Никоненко, — и еще, Дмитрий Юрьевич. Сегодня Латынина вернулась из Нью-Йорка и обнаружила в своей квартире труп домработницы. Домработница была одета в ее куртку и брюки. Как я понял, она по секрету таскала хозяйские тряпки и время от времени в них наряжалась. Ее приняли за Латынину и убили.
— И что это, по-вашему, означает? — спросил Потапов холодно.
— Это означает, что они обе всерьез кому-то мешают, Дмитрий Юрьевич. Честно говоря, может, стоило затеять хлопоты с вашей охраной. У нас нет возможности ее охранять.
— Ну конечно, — пробормотал Потапов.
— И если вы… у нее бываете, — с трудом подбирая слова, продолжил капитан Никоненко, — вам тоже нужна охрана. Неизвестно, когда состоится попытка номер три.
— Вы за меня не беспокойтесь, — посоветовал ему Потапов, — я о себе как-нибудь сам позабочусь. Все-таки я надеялся, что дело не в ней… Идей у вас, конечно, никаких нет?
У Никоненко были сто двадцать две идеи, но излагать их Потапову он не собирался.
— Пока нет, — сказал капитан с сокрушенным вздохом. — Ищем.
— Игорь Владимирович, — помолчав, начал Потапов, — если вам нужна моя помощь, я всегда готов ее оказать.
— Какая именно помощь?
Потапов вздохнул:
— Деньги. Машина. Мобильный телефон. Какие-нибудь разрешения на прослушивание. Может, оборудование, или как это называется. Я вполне могу…
Никоненко развеселился.
Министр по делам печати и информации предлагает ему машины и деньги и еще разрешение на установку шпионского оборудования. Очень мило.
— Спасибо, Дмитрий Юрьевич. Пока ничего не нужно. Я бы вечерком заехал к Сурковой. Вы не возражаете?
Потапов пришел в раздражение.
— Я не могу возражать или не возражать, Игорь Владимирович, — он едва сдержался, чтобы не сказать, что это совершенно не его дело, — если вам нужно, вы можете навестить ее в любое время.
И повесил трубку.
Своей трубкой Никоненко почесал себя за ухом. Ему было неловко, и не имело смысла делать вид, что он не понимает, почему ему неловко. Ему нравилось ставить министра в дурацкое положение и потом пользоваться им, пока он в этом самом положении находился. Это было очень глупо, но, заставляя Потапова лепетать и оправдываться, Никоненко как бы утешал себя. Сам он вряд ли в министры выйдет, даже если вдруг дослужится до генеральских погон.
Да. Непонятно.
Нужно думать быстрее и работать быстрее, а он тянет и тянет волынку. Между прочим, это его первое дело в том серьезном учреждении, куда его перевели из сафоновского райотдела, и провалить его было бы очень нежелательно. Хоть он и не собирался в министры, но прослыть в управлении лопухом и непрофессионалом ему не хотелось. Бумаги он забросил, стыдно полковнику на глаза показаться.
Итак, Арнольд Шеффер, Дина Больц, “Кошка на радиаторе” и Димочка Лазаренко.
Попробуем зайти с этой стороны. Тем более что все равно заходить неоткуда.
* * *
Дверь ему открыла сухопарая личность неопределенного возраста в глухом черном свитере и черных же брюках. У нее были седые, неопрятно постриженные волосы с воткнутой коричневой гребенкой, в желтых пальцах — дымящаяся папироса. Весь ее облик напоминал отчего-то Фанни Каплан, какой ее показывали в фильме “Ленин в октябре”.
— Вы кто? — даже не спросила, а странно прокаркала она. — Вы из художественной комиссии?
Никоненко моментально согласился, что он из художественной комиссии. Очень хорошо. Пусть будет комиссия. Ему даже выдумывать ничего не пришлось.
— Когда вам надоест таскаться? В прошлый раз приходили, до этого приходили, я же сказала, что не отдам ничего, пока завещание не вступит в силу! Тогда приходите и забирайте все! Раз Арни так решил. Только это все обман, и я докажу, что это обман! У меня, слава богу, еще есть мозги!
В этом Никоненко усомнился, едва ее увидев, но вслух высказывать ничего не стал.
— Проходите, — злобно пригласила она, — хотя, будь моя воля, я бы спустила вас с лестницы!
— Меня? — поразился Никоненко, с опаской продвигаясь внутрь полутемной прихожей, заставленной и заваленной настолько, что сразу невозможно было понять, что происходит — переезд? эвакуация? воздушная тревога?
— Вас, вас, голубчик, — с наслаждением прокаркала “Фанни” и пустила ему в лицо струю вонючего желтого дыма. Даже привычный к разного рода дымам капитан Никоненко невольно отшатнулся и глупо помахал рукой перед носом, разгоняя едкое облако. “Фанни” захохотала зловещим смехом и пошла вперед, больно толкнув его костлявым плечом. Понимая, что без нее он ни за что не выберется из нагромождения каких-то комодов, досок, вешалок, рам, тряпок, наваленных прямо на полу, капитан дернулся за ней, ударился о шкаф, и на голову ему съехала целая гора пыльных папок. Бумаги разлетелись, от пыли запершило в горле, Никоненко выругался тихо, но отчетливо. Хозяйка даже не оглянулась.
Перешагнув через бумаги — собирать их все равно не было никакого смысла, — Никоненко следом за удаляющейся спиной свернул за какой-то угол и оказался в громадной кухне с единственным окном, упиравшимся в грязную желтую стену соседнего дома.
В кухне переезд, эвакуация или конец света обретали масштабы катастрофы. На древней плите изнемогал военных времен алюминиевый чайник. Пар из него даже не шел и не валил, а тек непрерывной широкой струей. В раковину, прямо в середину посудной горы, била из крана горячая вода, и затоптанный линолеум был весь залит — очевидно, перед приходом капитана “Фанни” занималась хозяйственными делами. Грязная посуда была везде — на столе, на буфете, на широченном каменном подоконнике, на плите, даже на полу у двери стояла стопка грязных тарелок с присохшей едой. Вдоль стены лежали занозистые, неструганые доски, а на них почему-то стояли мужские ботинки. Пакет с мусором висел на ручке холодильника и вонял невыносимо. Кошка сидела в центре стола, покрытого изрезанной клеенкой, и невозмутимо вылизывала ногу.
