Татьяна Устинова - Развод и девичья фамилия
Он был сильным человеком, ее муж.
Ощупью, потому что в коридор не проникал свет весенней буйной луны и двери были закрыты, Кира пробралась в комнату “с витражом”.
– Ты где, Сереж?
– Я здесь. Слева, под выключателем. Я сижу на полу.
Он взял ее за руку и потянул, она шагнула и чуть не упала.
– Садись. Здесь чисто. – Он говорил шепотом.
– Еще бы! – возмутилась Кира тоже шепотом. – Мы с Валентиной все убрали, когда в феврале я отсюда уезжала!
– Хандрить приезжала?
– Ну конечно, – созналась Кира, – только это плохое место для хандры. Очень много воспоминаний.
– Много, – согласился Сергей, – я, когда вчера приехал…
– Что?
– Да так. Помнишь коня? Того, из коридора?
– А как ты докторскую здесь справлял?
– А как мы в постели лежали, а нас твои родители застукали? Тим уже был? Или нет?
– Нет. Сереж, – сказала Кира, – не было Тима. Мы его отсюда и привезли.
– Точно. – Теперь он улыбнулся. – Не было Тима.
Кира прислонилась к его плечу, к той самой куртке из “Спортмастера” на Садовом, которую они покупали вместе, и пахла она знакомым запахом – одеколоном, чистой кожей и немножко машиной.
Было очень тихо, так тихо, как может быть только в Малаховке и никогда не бывает в Москве. Собака лаяла вдалеке и скрипели половицы, как будто по ним ходила луна.
– Сколько времени?
– Двенадцатый час. Если хочешь, спи.
– А долго ждать, как ты думаешь?
– Да мы всего полчаса ждем, – заметил он недовольно. – Тебе надоело?
– Мне завтра на работу, – напомнила Кира и зевнула.
– Я думаю, что если он придет, то скоро. Соседи как раз свет погасили. Может, он уже приехал и наблюдает.
– Ну да, – сказала Кира и опять зевнула, – приехал он, как же!..
Сергей вдруг повернул голову и поцеловал ее в макушку. Поцеловал потому, что у него не осталось никаких сил. Кира замерла. В затылке стало холодно.
– Сереж?
– Что нам делать? – спросил он и сильно притянул ее к себе, так, что она почти упала к нему на колени. – Я не знаю. А ты?
– Когда мы разводилисьs я тебя ненавидела, – призналась Кира, – Господи, ты со мной не разговаривал много лет!
– Ты же знаешь, – сказал он, думая только о том, что она почти лежит у него на коленях, – я не умею разговаривать.
– Когда тебе надо, очень даже умеешь. Просто ты от меня устал. Я тебе надоела.
– Кира. – Он старался быть терпеливым. Чтобы отвлечься от того, что она так близко, и бедром он чувствует ее ногу, и слышит, как она пахнет, и знает, что под курткой, которую она не сняла, у нее тугой свитерок, он быстро прикинул, какой должна быть площадь зеркала, чтобы увидеть его с Луны невооруженным глазом. Такие штуки всегда ему помогали.
Он посчитал площадь и моментально о ней забыл.
– Кира, мы просто… очень разные.
– Знаю, – вздохнула она, – мама всегда говорила, что ты мне не подходишь. Что ты не человек, а вычислительная машина.
– Я очень устал, – признался он, – ужасно.
– Ты?! – не поверила Кира. – Ты никогда не устаешь!
– Я устал, – повторил он, – я поменял работу и стал заниматься тем, в чем ничего не понимаю.
– Как – не понимаешь?! Ты что?
– Не понимаю, – настаивал он упрямо, – знаешь, защитить докторскую и остаться без профессии…
– Как – без профессии?! Ты что? С ума сошел?!
– Да не сошел. Это сейчас у меня уже почти что есть профессия. По крайней мере, я стал понимать, кем именно работаю и что именно это за работа. Несколько лет подряд я только делал вид, что понимаю. Это трудно. Начальство, – тут он улыбнулся, Кира почувствовала, – начальство можно убедить в чем угодно, а самого себя нет. Я так… боялся, что ничего не сумею. Что в один прекрасный день все догадаются, что я никто. Дурак без профессии и без мозгов.
– Ты… без мозгов?!
– Почему ты все время переспрашиваешь?! – вдруг рассердился он. – Я, я!.. Я тебе рассказываю про себя!
– Сереж, ты сделал карьеру, и не где-нибудь…
– Да ладно!.. Моя карьера зависела только от моих научных званий, а званий как раз было хоть отбавляй! Японцы любят звания и доверяют им.
Больно надавив локтем на его ногу, Кира села прямее и недоверчиво посмотрела ему в лицо.
– Ты и вправду какой-то больной, Серый. То есть как бы японцам все равно, что ты собой представляешь, были бы только дипломы?! Ну а если бы ты их купил, ты бы все равно сделал такую карьеру? От старшего специалиста до директора по науке?
– Черт его знает, – признался Сергей.
– Тебе в отпуск надо, – решительно сказала Кира, – на море. Одному. Чтоб только лежать и ни о чем не думать. Особенно о японцах.
– Мне не надо одному. – Он взял ее за коротко стриженный затылок и притянул к своему лицу. – Мне надо с тобой. В отпуск и вообще. Мне одному вообще ничего не нужно, Кира. Мне одному неинтересно. Незачем. Понимаешь? – С двух сторон он сильно сдавил ей ребра. – Понимаешь?
– Понимаю, отпусти.
– Кира, я прошу тебя. Пожалуйста.
В глазах плыли фиолетовые светящиеся круги с оранжевыми краями. Они бешено вращались, вгрызались в мозг, в самую его середину, отпиливали куски. Куски отваливались ломтями. Скоро не останется совсем ничего. Только пустая оболочка, внутри которой раньше был Сергей Литвинов.
– Серый, мы же не можем!.. А если опять все сначала?! Опять будем разводиться?!
Он тискал ее и трогал под курткой и от этого и от визжащих кругов в голове ничего не соображал. Он всегда плохо соображал, когда хотел ее.
– Не будем. Не будем мы разводиться. Я тебя больше не отпущу. Хватит.
– Серый, ты все слишком упрощаешь.
Но он был уверен, что все на самом деле очень просто, и это она усложняет по своей женской и журналистской привычке.
Есть он, есть она, и жизнь, одна-единственная, ведь никто так толком и не знает, будет ли когда-нибудь второй шанс. Он не может жить без нее – не в том смысле, что его каждую минуту тянет утопиться, а просто не может, и все. Ему неинтересно и незачем работать, он перестал ждать выходных, и дальних поездок на машине, и в рестораны перестал ходить – он не любил, зато Кира очень любила вкусную ресторанную праздность, а теперь оказалось, что он тоже все это любит, но только если вместе с ней. Он перестал смеяться, и злиться тоже перестал – не на кого было, – и радоваться, и огорчаться всерьез, и выяснилось, что вся жизнь у него, как у старика, только в воспоминаниях, и он был уверен, что никогда больше не построит ничего такого же важного и значительного, как в этих воспоминаниях, если будет строить один, без Киры.
Он никогда не смог бы этого объяснить – бревно бесчувственное! Кроме того, он почти не умел выражать словами сколько-нибудь сложные чувства – машина вычислительная! Но ему казалось, что если она поймет, как он ее хочет, как она ему нужна, то поймет и все остальное – и, как всегда, избавит его от зарослей слов, в которых он путайся!..
