Светлана Успенская - Посмертная маска любви
«Она! Это она! Это Дева Мария! Она явилась, чтобы спасти меня!» — радостно всколыхнулось утомленное сердце священника, слезы умиления выступили на глазах, а пересохшие губы зашептали:
— Богородице, дево, радуйся!..
Он изо всей силы сжал наперсный крест и с улыбкой надежды направился к призраку. Слезы застилали глаза, разум мутился, не в силах поверить в чудесное явление. Он шел, и каждый шаг был как будто шагом в небеса — шагом надежды, просветления, избавления.
Дверь на колокольню едва слышно скрипнула, шорох шагов стих, замирая где-то вверху. Отец Амвросий, тяжело ступая, начал подниматься по ступеням на колокольню. Ему казалось, что откуда-то сверху, чуть ли не с неба, льется ослепительно яркий свет, а от летящей впереди него фигуры, которая поднималась, не касаясь ногами ступеней, исходит золотое свечение. И он шел за ней, не чувствуя ни собственного тела, ни собственной души, — легкий, как дыхание ветра, безмерно счастливый. Ему казалось, что он уже умер, и это его счастливая душа летит к Пастырю, чтобы войти в его сияющий небесный чертог.
Легкий ветерок, доносивший запахи теплой земли и травы, освежил лицо и тронул белую развевающуюся одежду. Призрак уже взошел на колокольню и повернулся, ожидая, когда он поднимется. Мертвенный свет луны обливал его холодным свечением, и он казался бы вылепленной из гипса статуей, если бы не шевелились от ветра складки белых одежд.
Отец Амвросий поднялся на последнюю ступень колокольни и застыл в нерешительности, боясь приблизиться к чуду. Его руки сжимали наперсный крест, а губы восторженно шевелились.
Призрак протянул к нему руки. Глаза его чернели на меловом лице огромными бездонными пятнами, а тонкие губы сияли печальной улыбкой.
— Иди, — не услышал, а скорее угадал отец движение губ.
Он сделал шаг навстречу. Луна, выкатившись из-за тучи, облила колокольню торжественным сиянием. На миг стало светло почти как днем.
Но вдруг священник в ужасе отпрянул. Он узнал тонкое лицо, пронзительный взгляд немигающих глаз, улыбку, кривящую губы, он увидел то лицо, которое изо всех сил старался забыть. Этот грешный лик он боялся, ненавидел и страстно желал.
— Нет! — прошептал отец Амвросий, отступая назад. Пальцы с предсмертной силой впились в острые ребра креста. — Нет, — шептал он, крестом отгоняя наваждение.
Но видение не исчезало. Наоборот, оно подступало к нему все ближе и ближе. Он чувствовал запах травы и земли, и запах тлена, и запах чужого тела, и у него страшно закружилась голова от этого.
— Нет! — прошептал он, поднимая руку, чтобы сотворить крест, но рука не поднималась, налившись свинцовой тяжестью и бессилием.
— Пойдем, — шептали знакомые губы. — Пойдем…
— Нет. — Ему казалось, что он закричал, но только еле слышное сипение вырвалось из горла.
Видение поднялось на парапет колокольни и протянуло руку. Покоряясь, он взял холодную руку в свою ладонь, и до самой последней клеточки тела его обжег пронзительный холод.
— Это ты, — подумал или прошептал он. — Ты возвращаешься за мной…
— Да… Иди, — услышал он легкий шепот и посмотрел туда, куда простиралась белая рука. Ему показалось, что прямо с колокольни к сияющей в чернильном небе луне расстилается гладкая, ослепительно светлая дорога, а там, в ее конце, сияет любовью всепрощающий лик Вседержителя.
— Иди, — прошептало видение и отпустило его руку.
Он постоял на парапете несколько секунд и, протянув ладони к сверкающему кротостью и любовью лицу в вышине, легко шагнул на дорогу, ведущую в небо.
Глава 16
Когда вечером следующего дня я, мужественно преодолевая похмельный синдром, вернулся в Троепольское, в сенях меня встретили рыдающие лица древних старух, мрачная физиономия церковного сторожа Савельича, негромкие распоряжения врача и горестный гомон в доме.
Игорь лежал на кровати белый как мел. Его померкшее лицо, обрамленное черными, как гудрон, кудрями, утопало в подушке. Ссохшееся, худое, как щепка, тело едва приподнимало одеяло.
— Что случилось? — испуганно спросил я, обращаясь к одной из старух, окружавших дом. Они напоминали черных воронов, слетевшихся к трупу лошади. Они каркали и кружились во дворе, переходя с место на место, их черные одежды произвели на меня ужасное впечатление.
— Батюшка наш… — всхлипнула одна из них. Отец Амвросий… Помирает…
— Почему? Отчего? Он же еще вчера был здоров… — Я хотел добавить «как бык», но вовремя замолчал.
— Ночью сегодня… — всхлипнула старушка. — С колокольни упал… Все косточки себе переломал. Сейчас кончается…
— Да вы что?! Что за ерунда?! — Я был ошарашен. — А зачем он на колокольню полез?
— Кто его знает, милок?.. Без сознания батюшка наш, ничего не говорит. Может, по хозяйственной надобности что-то…
— Ночью? — поразился я. — По хозяйственной надобности?! А почему в больницу не везут?
— Нельзя, врач говорит. По дороге помрет, пусть уж лучше в родимом доме, под образами отойдет, все ж лучше…
— Пришел в себя, пришел! Сейчас прощаться будет, — прошелестело в толпе.
Я попытался было проникнуть в комнату, где лежал Игорь.
— Вы куда? — встал на пороге врач.
— Я родственник, — нагло заявил я и прошел к кровати.
Отец Амвросий лежал, бессмысленно уставя глаза в потолок.
— Игорек, это Сергей. — Я осторожно тронул желтую руку, лежащую поверх одеяла. — Что случилось? Скажи, это они? Да? Они?
Огромные миндалевидные глаза остановились на моем лице. Мне на секунду стало жутко. В их черном бездонном озере я как будто видел чей-то чужой, жуткий и холодный взгляд. Оттуда прямо мне в глаза взирала смерть.
— Игорек, ты слышишь меня? — Я вновь тронул ледяную руку. — Это они, скажи!
Бескровные губы разжались, прозрачный пузырь слюны возник в черной щели рта и беззвучно лопнул.
— Кто это был, Игорь? — произнес я. — Скажи, кто тебя так?
Его губы сомкнулись, глаза заволоклись страшной непрозрачной пеленой и остановились, как будто силясь различить что-то за моей спиной.
Я оглянулся. Но там никого не было. И я понял смысл этого взгляда в пустоту…
Я отпустил безжизненную руку, вышел из дома и перед десятками встревоженных лиц, с ожиданием и надеждой глядящих на меня, произнес, сосредоточенно смотря в землю перед собой:
— Отец Амвросий умер…
Старушка, одна из тех любопытных особ, которые, как кошки, лезут лапой в любую щелку, где видят маломальское шевеление, с охотой рассказывала мне:
— Всенощную он служил — лица на нем не было… Уж не заболел ли, думали мы с Марьей Петровной… Из Москвы гости были, те, что на колокол отцу Амвросию деньги давали… А он, сердешный, словно не в себе был, светел лицом, ликом строг и как будто душой уже в другой мир смотрел. Чувствовал свою смертыньку…
