Дафна дю Морье - Французова бухта
Дона отдыхала в гостиной, глядя на огонь в камине. Она держала в руках книгу, но не читала ее. Интересно, сидел ли он здесь и не жалеет ли, что теперь комната занята ею. Что может быть восхитительней тишины и одиночества, когда ветерок треплет волосы и под головой диванная подушка. Никто не вломится к тебе с громким, режущим слух смехом. Мир грязных мостовых, мальчишек-посыльных, гадкой музыки, таверн, ложной дружбы и суетности остался позади. Бедный Гарри! Сейчас он, должно быть, ужинает в «Лебеде» с Рокингэмом и оплакивает свою судьбу, поклевывая носом и выпивая больше обычного. «Черт подери, о какой птичке она толковала, — говорит он Рокингэму. — Что за птичка? Что она имела в виду?» А Рокингэм, цинично улыбаясь и щуря свои узкие глаза, наверное, подзуживает: «Да, интересно знать, очень даже интересно».
Огонь в камине погас, в комнате стало прохладно. Дона поднялась наверх, в спальню, по пути заглянув в детскую. Спящая Генриетта была похожа на восковую куклу: белокурые локоны обрамляли лицо, губки чуть надуты. А Джеймс, круглолицый и сердитый, насупился во сне, как маленький мопс. Она заботливо укрыла его одеялом, поцеловала. Джеймс приоткрыл один глаз и улыбнулся. Дона поскорее вышла из комнаты, смущенная собственной нежностью. Когда-нибудь, когда он станет взрослым, толстым, грубым и непривлекательным, когда он сделает несчастной какую-нибудь женщину, эта минута нежности покажется ей глупой и неестественной.
В спальне на каминной полке под своим портретом она увидела букет сирени. Сладкий пьянящий запах заполнил комнату. Наверно, это Уильям поставил букет. Раздеваясь, Дона думала: как хорошо, что здесь нет спаниелей, — комната не провоняет собачьим запахом. Гигантская кровать целиком принадлежит ей. Она с интересом разглядывала свой портрет. Неужели это ее брови, как странно они сдвинуты, скорбный рот… Неужели она была такой шесть-семь лет назад? А какая она теперь?
Она быстро натянула белую шелковую ночную сорочку, приятно ощутив ее холод, закинула руки за голову и отодвинулась от окна. Неподвижные ветви вырисовывались на фоне неба. Внизу струилась река. Дона представила, как пресная вода реки, пузырясь после весенних ливней, вздымается гребнем перед солеными волнами моря, и вот, уже смешавшись воедино, волны разбиваются на отмелях. Дона поставила подсвечник у изголовья и легла в кровать.
В полудреме она следила за игрой лунного света на полу и стенах. Неожиданно Дона обратила внимание, что запах сирени перебивает какой-то другой, более резкий и терпкий. Она отвернулась к стенке, но непонятный запах щекотал ей ноздри. Казалось, он шел из ящика стола. Выпростав руку из-под одеяла, Дона выдвинула ящик и заглянула внутрь. Там лежали книга и коробка с табаком. Ну конечно, пахло табаком! Дона открыла коробку: табак был коричневым, крепким и, судя по всему, свежесрезанным. Неужели Уильям имел наглость спать в ее постели, валяться здесь, покуривая и глядя на ее портрет? Это уж слишком! Такого она не простит ему… Но в этом табаке было что-то совершенно не характерное для Уильяма. Может быть, она ошибается? Может быть, это не Уильям… Но ведь он сказал, что жил здесь целый год в полном одиночестве…
Недоумевая, Дона раскрыла книгу. Заглавие окончательно поставило ее в тупик: оказалось, что это стихи французского поэта Ронсара. На форзаце кто-то нацарапал: I. В. A. Finistere, а внизу нарисовал крохотный силуэт чайки.
Глава 4
На следующее утро первой мыслью Доны было послать за Уильямом и, показав ему коробку с табаком и томик стихов, спросить, не показался ли ему чересчур жестким тюфяк после ее пуховой постели. Раз за разом она мысленно проигрывала эту сцену, воображая, как зальется краской лицо Уильяма, как нервно задергаются уголки губ.
Тяжело громыхая башмаками, вошла горничная и принесла завтрак (неотесанная деревенщина — ни ступить, ни сказать не умеет!). Мысли Доны приняли иное направление: она решила обождать несколько дней. Чутье подсказывало ей, что здесь не все ясно. Она засунула коробку с табаком и книгу подальше в ящик стола, быстро оделась и спустилась вниз. Столовая и гостиная были тщательно убраны, в комнатах стояли свежие цветы, окна были открыты настежь. Уильям старательно полировал высокие подсвечники на стене. Увидев ее, он осведомился, хорошо ли ей спалось. Дона ответила утвердительно, подумав, что это удобный момент. Не сумев сдержаться, она спросила:
— А вы? Надеюсь, мы не очень стеснили вас своим присутствием.
Он улыбнулся:
— Вы очень внимательны, миледи. Нет, я прекрасно выспался, как всегда. Только раз за ночь я слышал, как заплакал мистер Джеймс, но его успокоила няня. После месяцев тишины так необычно слышать в доме детский плач.
— Но вы не против?
— Что вы, миледи. Эти звуки возвращают меня в собственное детство. Я был старшим в семье, всего нас было тринадцать детей. Каждый год прибавлялось по младенцу.
— Вы жили поблизости?
— Нет, миледи. — Новая нотка звучала в его голосе. Даже у слуги есть собственная жизнь. И ему не всегда приятно, если в нее вторгаются.
Дона не смела настаивать. Она бросила взгляд на его руки — их отличали восковая бледность и идеальная чистота… Уильяму присущ особый мыльный запах, он не имеет ничего общего с тем терпким мужским духом, что шел из найденной ею коробки с табаком. Может быть, она возводит на него напраслину, возможно, коробка стоит там давно — со времени последнего наезда Гарри. Да, но Гарри не курит крепкий табак. Дона задумчиво прохаживалась вдоль полок со старинными книгами в кожаных переплетах. Вряд ли кто-нибудь читал эти книги… Неожиданно мысль ее зацепилась за это колесико: что, если ей взять этот томик стихов и листать его на глазах у Уильяма, пока он протирает подсвечники…
— Уильям, вы любите читать? — внезапно спросила она.
— Наверное, вы уже догадались, что нет, миледи. Книги на этих полках покрыты слоем пыли. Я не дотрагивался до них, но завтра я сниму их и хорошенько протру.
— У вас нет никаких увлечений?
— Меня интересуют мотыльки, миледи. У меня в комнате хранится неплохая коллекция. Леса вокруг Наврона изобилуют мотыльками.
На этом их разговор закончился. Этот маленький человечек не так прост, его так и не удалось вывести на чистую воду. Если он читал Ронсара, то ему следовало бы хоть раз-другой, из любопытства, обратиться к этим книгам.
Дети возвращались из сада. Генриетта приплясывала, как маленькая фея, а Джеймс смешно ковылял за ней, переваливаясь с боку на бок, как подвыпивший матрос. Вместе с няней они искали в лесу колокольчики: голубые чашечки на коротких стеблях только-только появились среди молодой зелени. А через неделю-другую здесь распустится целый ковер из колокольчиков, и они обязательно на нем поваляются.
