Эвелин Энтони - Выстрелы в замке Маласпига
– Моя мать права, – сказал он. – Ваша итальянская кровь сказывается все заметнее. Всегда зачесывайте волосы назад. Это делает вас еще красивее.
В этот момент зазвонил телефон. К нему подошел Джон Драйвер.
– Когда я могу к вам прийти? – спокойно спросил Алессандро. – Вы не позволите мне прийти к вам сегодня?
– Сандро! – закричал Джон. – Звонят тебе.
– Когда? – шепнул герцог. – Долго ли мне еще ждать?
– Завтра, – сказала Катарина. – Не сегодня. Завтра. – Его губы произнесли какое-то слово, которого она не поняла, и он подошел к телефону. Она слышала голос Драйвера в глубине комнаты.
– Он как раз здесь. – Он повернулся к Алессандро. – Это Ларс Свенсон.
* * *После десяти тридцати старая герцогиня пошла спать. Все слушали Вивальди по стереосистеме, установленной в комнате, которая использовалась как гостиная, и она стала уже задремывать в своем кресле. Катарина наблюдала, как она постепенно отключается, сидя в своем огромном, с широкой, с крыльями спинкой кресле; ее голова была слегка наклонена набок, маленькие ножки скрещены на скамеечке. Она даже позавидовала этому мирному удалению от жизни, этому утешению старости. Никакая боль, никакие желания, никакие содрогания духа не могли потревожить покой Изабеллы ди Маласпига. Если она и испытывала какие-то чувства, то по самым тривиальным поводам: уют, восхищение окружающих, любимые коктейли, выбор одежды. Единственным ее уязвимым местом было тщеславие. Она хотела быть красивой и хотела выслушивать комплименты по этому поводу. В ее погруженном в полутьму, дышащем покоем лице было что-то восхитительное, что-то очаровывавшее Катарину. Глядя на этот чудесный силуэт и на изящный изгиб пряди волос на щеке старой женщины, она думала о том, как хорошо гармонирует ее образ с мелодичной музыкой Вивальди, принадлежащей к другому веку. На короткий миг были отстранены прочь и страх, и смерть, и муки любви. Дремота герцогини перешла в более глубокий сон, ее челюсть отвалилась. Она походила на труп.
– Мама!
Алессандро также заметил это и был уже около матери, ласково стараясь ее разбудить.
Она открыла глаза с удивленным видом, затем, придя в себя, улыбнулась.
– Мне кажется, вам пора лечь, – сказал он. – Франческа отведет вас. – Он нагнулся и поцеловал ее в щеку, помогая ей встать. – Спокойной ночи.
Джон Драйвер встал. Он слегка зевнул и извинился.
– Я тоже устал. Я отведу маму в ее комнату. Катарина тоже поднялась.
– Я пойду с вами, – сказала она. И, посмотрев на кузена, добавила: – Вероятно, здесь какой-то особый воздух. Я тоже засыпаю.
В его глазах мелькнуло разочарование; с ленивой улыбкой он попросил:
– Останьтесь на пять минут. Пока доиграет пластинка.
– Почему бы вам не остаться? Финал – лучшая часть, – вставила старая герцогиня. – Джон и Франческа присмотрят за мной.
– Боюсь, что усну, – сказала Катарина, не глядя на герцога. Она знала, как ей надо поступить, и решила так именно и поступить. Она не может ручаться за себя, если он снова захочет ее. Предательство! Эта мысль, мелькнувшая в ее уме, была для нее настоящим потрясением. Она любит его и собирается его предать. Зная, каков он, другого выхода она не видит. Она повернулась и подошла к нему. Он схватил ее за руку. – Я не останусь, – сказала она. – Но это был чудесный вечер, благодарю вас.
Она приподнялась и поцеловала его в щеку. Это был Иудин поцелуй, та же смесь любви и ненависти, обрекающая на смерть...
Оказавшись в своей комнате, она сменила простое черное платье на юбку и свитер, со шлепанцами. Положила маркер в карман юбки, раздернула занавески и села на кровать в ожидании. Это была сверкающая, ясная ночь, с полной луной. В ее свете мраморные горы казались покрытыми снегом; судя по скорости, с какой двигались облака, был сильный ветер. Внизу, в городе Маласпига, погасли огни; дома и церковь стояли безглазые в лунном свете. Она закурила сигарету, наблюдая, как ее кончик мерцает в полутьме, порожденной кроватными занавесками. Ее комната и все, что в ней находилось, были ярко залиты лунным светом.
Ей явно повезло, что ночь такая светлая: найти дорогу в трапезную впотьмах было бы очень трудно. За этот вечер она много раз старалась восстановить в своей памяти расположение комнат в Замке, представить себе, каков должен быть ее путь. На ее часах было одиннадцать тридцать. Комната старой герцогини выходила в этот же коридор, где спал Алессандро или слуги, она не знала, но подозревала, что выше. Одиннадцать сорок восемь. Ждать полуночи означало бы отдать дань суевериям. В самой полуночи не было никакой магии, никакой гарантии, что он спит и она не встретится с ним на пути вниз. Она встала, задернула кроватные занавески, подошла к двери, приоткрыла ее. Дверь слегка скрипнула. Выйдя, она сразу же остановилась, чувствуя, как неровно бьется ее сердце, и внимательно осмотрелась. В самом конце коридора, там, где была дверь герцогини, горел свет, остальная часть коридора была погружена в тень и тишину. Лестница, ведущая в главный зал, находилась на противоположном конце, где было очень темно.
Она вышла наружу, тихо закрыла дверь и направилась легким и быстрым шагом к лестнице. Лестница, спускавшаяся широкой спиралью на нижний этаж, тонула в такой тьме, что даже не было видно ступенек. Катарина нащупала веревочные перила и, крепко за них держась, стала спускаться; однажды она споткнулась и спаслась только тем, что вцепилась в веревку обеими руками. На повороте лестницы она внезапно увидела свет.
Совсем близко внизу была прихожая: свет исходил от двух настенных электрических ламп, висящих по обе стороны окованных железом дверей. Она остановилась на нижней ступеньке и прислушалась: нет ли кого-нибудь поблизости. Тишина стояла полнейшая. Она медленно вошла в зал, здесь было холодно, и она задрожала. Обстановка тут была самая скудная: массивный, окованный железными обручами сундук, два стула по обеим сторонам такого широкого и высокого камина, что, по словам Алессандро, в него уходил целый вагон дров, и огромная мраморная урна, наполненная цветами в горшках. Зал, в этом тусклом свете, казался больше и мрачнее, чем днем. Она пересекла его, поднялась на цыпочки, идя инстинктивно поступью человека, вторгающегося в запретное для него место, открыла дверь, ведущую в оружейную, озаренную ярким лунным светом, льющимся через сводчатые окна, и поспешила в трапезную. Трапезная была освещена серебристо-серым сиянием, льющимся через большое центральное окно; здесь лежали глубокие тени, в которых, невидимо для глаз, колыхались гобелены, волнуемые каким-то тайным сквозняком, а длинный стол вполне мог бы служить для пиршества привидений. Тишина, тяжелый и напоенный влагой древних камней воздух, казалось, заключали в себе зловещую угрозу. Она пересекла трапезную бегом и подошла к двери кладовой. Тут же висела небольшая железная петля, и, когда она за нее потянула, дверь отворилась. Внутри стояла полная темнота. Катарина нащупала справа от себя, на стене, выключатель, повернула его и увидела перед собой лестницу, по которой еще утром спускалась вместе с Алессандро. Она закрыла за собой дверь и торопливо пошла вниз. Кладовая была ярко озарена лампами дневного света; от такого резкого перехода от темноты к свету она невольно заморгала. Тут стояла готовая к отправке мебель. Вопреки разумной осторожности, она побежала, не обращая внимания на цоканье своих туфелек по каменному полу, уверенная, что через несколько секунд раскроет картину, отметит оборотную часть холста и отправится обратно наверх. Картина стояла на мольберте, занавешенная куском зеленой ткани. Кто-то побывал здесь до нее и прикрыл обнажившийся угол рамы, который она заметила. Мраморные дети стояли друг подле дружки на столе. Их тоже переставили на другое место. Она вынула маркер из кармана, уронив с него колпачок. Он закатился под стол. Она нагнулась, чтобы поднять его, и решила, что ей надо отметить маленькие мраморные бюсты, потому что они тоже входили в партию товаров, предназначенных к отправке. Она подняла девочку, повернула ее на бок и поставила крест на основание, и в этот миг на ее плечо легла чья-то рука и голос позади нее произнес:
