Барбара Вуд - Звезда Вавилона
Ян растоптал недокуренную сигарету, и они вернулись в дом. Кэндис принялась фотографировать, прикладывая линейку для сопоставления размеров, помечая все предметы и стараясь оставлять их на своих местах.
— Что я хочу понять, — сказал Ян, рассматривая разбитую лампу, — так это почему ее похоронили в доме? Почему не в обыкновенной могиле?
Кэндис положила линейку рядом с куском кувшина, покрытым надписями, и произнесла:
— Возможно, она умерла от заразной болезни, и никто не захотел трогать труп. И тогда они заложили дом кирпичом. — Она взглянула на Гленна, сидевшего на корточках и так напряженно о чем-то размышлявшего, что на его лбу образовалась морщинка. — В чем дело? Вы что-то нашли?
Он указал на правую кисть скелета, в которой был зажат железный гвоздь.
— Думаю, если сравнить кончик гвоздя с отметками на стене, то выяснится, что слова были накарябаны с его помощью.
Кэндис присела рядом с ним и посмотрела на гвоздь, все еще стиснутый между фалангами пальцев скелета.
— Должно быть, она оставила эти надписи перед смертью. Наверное, знала, что не будет похоронена в обычной могиле. Возможно, остальные жители умерли так же и были замурованы в своих домах. Она не хотела, чтобы ее имя забыли.
Но Гленн размышлял в другом направлении. Он подошел к части стены, в которой когда-то было окно, и посветил на нее фонариком. Потом подобрал с пола разбитую чашу и повертел в руках. Наконец сказал:
— Эти горшки и кувшины не просто символы былой жизни, они были наполнены зерном и вином. Теперь в них лишь осадок и пыль, значит, кто-то выпил вино и съел зерно.
— Люди, которые хоронили ее, — предположил Ян. — Так часто случалось. Еду, предназначавшуюся для умерших, съедали могильщики.
— Тогда зачем лампы?
— Символы, как я и говорил.
— Похоже, что их жгли. И достаточно долгое время.
— Что в этом необычного? — спросила Кэндис. — Мы уже установили, что это место было ее домом, до того как стало гробницей. Есфирь пользовалась этими предметами при жизни.
Гленн направил фонарик на замурованное окно, осветив то, что они не заметили ранее: сажу на кирпичах.
— Окно служило вытяжкой для огня, это можно понять по почерневшим следам, идущим вверх от очага. Видите закопченные кирпичи?
— То есть Есфирь была еще жива, когда замуровывали ее дом? — Кэндис посмотрела на горшки и кувшины, и внезапно они приобрели новое, зловещее значение. — Но зачем хоронить кого-то заживо и оставлять ему еду?
Гленн нахмурился.
— Может, это было наказанием.
— Или жертвоприношением? — пробормотала Кэндис. Она встала на одно колено и кисточкой из верблюжьей шерсти аккуратно смахнула пыль с предметов, лежавших на полу. Тусклый солнечный свет выхватил то, что было скрыто от него на протяжении многих веков: кисти, клинышки, чернильницы. — Может она была здесь оставлена, чтобы что-то написать?
— Но это бессмыслица, — ответил Ян. — Если кто-то пытался заставить ее писать, то зачем же замуровывать? Так они никогда не смогли бы получить таблички.
— Возможно, ее заперли здесь не для того, чтобы заставить писать, — предположил Гленн, — а чтобы она, наоборот, перестала. Может быть, Есфирь писала нечто запретное, и в этом состояло ее наказание: быть замурованной за запретные письмена.
Все трое замолчали. Если Есфирь действительно была похоронена заживо, то какое преступление она совершила? Что такое она могла написать, что повлекло за собой настолько жестокое наказание? И почему таблички были написаны секретным шифром?
Вспомнились слова из письма профессора: «Я говорю не о чем ином, как об Армагеддоне…»
Кэндис нарушила тишину:
— Раз табличек здесь нет, можно сделать вывод, что Басков вывез их с собой и лишь потом заболел.
— Он их спрятал, — добавил Ян. — И нарисовал карту с указанием тайника. Теперь все сходится. Мы не в том месте ищем.
Когда они вышли из комнаты на яркое солнце, Гленн задержался, чтобы в последний раз взглянуть на таинственный дом, вырубленный в скале, и почувствовал, что какая-то догадка вот-вот должна выбраться наружу среди вороха мыслей, что-то очень важное. Но он никак не мог понять, что именно. Что-то связанное с заточением Есфири. Небольшая деталь, которую они проглядели…
Гленн вспомнил, что это, когда они уже подошли к ущелью. Он остановился и посмотрел назад на долину, заваленную руинами древнего города.
— Вы вдвоем идите дальше, — сказал он. — Мне нужно кое-что проверить.
Он пробрался обратно к входу в дом Есфири и стоял там, думая, что все-таки зря вернулся, потому что ощущал, как внутри него начинали закипать гнев, печаль и другие эмоции, которые ему до сих пор удавалось сдерживать и которые теперь рвались на свободу. Дом Есфири был похож на Кэндис Армстронг — в нем была сила, заставлявшая Гленна проявлять чувства.
Он уже повернулся, чтобы уйти, но тут увидел, что Кендис карабкается по заваленным обломками ступенькам лестницы, ее темные волосы блестели в солнечном свете.
Когда она добралась наверх, он спросил:
— Где Хоторн?
— Сказал, что хочет лучше изучить карту Баскова. Зачем вы вернулись?
— Расскажите мне, как изготавливали таблички с клинописью.
— Сначала брали кусок глины и придавали ему форму скругленной колоды карт, потом стилом выдавливали текст и оставляли глину сушиться на солнце.
— Что случится, если сделать по-другому? Что произойдет, если таблички просто будут сохнуть внутри помещения?
— Тогда они долго не прослужат. Солнце придает им необходимую твердость. Без этого они окажутся слишком хрупкими и превратятся в пыль. — Она вдруг воскликнула: — Рассыпавшаяся табличка! Та, о которой мы думали, что ее не заметил Басков!
— На нее были нанесены письмена, но ее не просушили на солнце. Поэтому Басков и не взял ее. Скорее всего, он нашел другие такие же и понял, что они разрушаются от одного прикосновения. Вот этот момент я никак не мог понять. А потом меня осенило: Есфирь, замурованная в своей гробнице, понимала, что умрет, но была настолько преданна своему делу, что даже перед лицом неминуемой смерти продолжала писать.
Он снова шагнул в прохладную темноту единственной комнаты каменного жилища.
— Она не пыталась выбраться из дома, — сказал он, шаря лучом фонаря по стенам. — Нет следов борьбы, отметок от ногтей, вообще ничего. Она просто вернулась к своим табличкам и продолжила переносить слова на глину.
Он подошел к окну, положил ладонь на кирпичи и попытался не думать о чувствах Есфири, наблюдавшей, как растет кирпичная кладка, пока солнечный свет не исчез для нее навсегда.
