Юлия Шилова - Осторожно, альфонсы, или Ошибки красивых женщин
– Кристина?
– Борис…
Через несколько минут мы уже сидели в кафе, пили чай с жасмином, и я не могла не заметить, что Борис старался держаться на некотором расстоянии от меня.
– Ты очень изменилась, – улыбнулся он, но тут же его лицо приняло грустное выражение. – Такая бледная стала. Худая. Я знаю, что ты болеешь.
– Откуда?
– От Ренаты. Знаешь, а ведь я видел сайт этого кренделя, которого ты привозила на день рождения. Я со смеху просто катался! Он до сих пор в сети висит.
– Этот человек умер. Его больше нет.
– Ренаты тоже больше нет.
– Как?
Борис рассказал мне о том, что после того, как Игнат сообщил Ренате о своей болезни, она тут же побежала сдавать анализы и, получив неутешительный результат, сначала чистосердечно призналась в убийстве своего мужа, а затем повесилась.
– Рената убила своего мужа?
– Оказывается, да. Только после ее смерти все узнали, что он был стопроцентный альфонс. Женился на ней из-за родительских денег, гулял и постоянно шантажировал всю ее семью, что при разводе отсудит половину всего имущества. Одно не могу понять: как ее угораздило замуж за него выйти.
– Она вышла за него замуж назло Игнату.
– Что ж вы, бабы, мужиков себе таких находите?
– А их и находить не надо. Они сами липнут.
– Так выбирать хоть немного надо.
– Выбора нет.
– Говорят, в ту ночь, на дне рождения, Рената случайно услышала телефонный разговор своего мужа с другой женщиной, в котором он обзывал жену самыми гадкими словами. Тогда, взяв у отца тайно им хранившийся незарегистрированный пистолет, разнесла Виктору мозги прямо в ванной комнате.
– Зачем она призналась в убийстве?
– Наверное, для того, чтобы очистить совесть. Говорят, она уже серьезно болела. После чистосердечного признания она сразу повесилась. А ты себя как чувствуешь? – Борис на всякий случай отодвинул свой стакан от меня подальше.
– Не бойся. Моя болезнь так не передается.
– Да кто его знает, – махнул рукой Борис и немного смутился. – Это я так. На всякий случай.
– У меня в крови обнаружен ВИЧ, и я прохожу лечение.
– Зачем? Эта зараза не лечится.
– Затем, чтобы продлить себе жизнь. А как ты? Как работа?
– Все отлично. Я очень долго тебя ждал, а однажды понял, что ты не вернешься. В наш офис периодически приезжают подозрительные типы и спрашивают, не появлялась ли ты.
Борис хотел было взять меня за руку, но потом передумал и отсел подальше.
– Жаль, что все так произошло.
– Не нужно меня жалеть. Я не нуждаюсь ни в чьей жалости. Я сама распорядилась так глупо своей судьбой.
Я встала со своего места и направилась к выходу, Борис пошел следом за мной и, остановившись у своей машины, как-то испуганно произнес:
– Кристина, я поеду?
– Поезжай.
– А ты выздоравливай. – Борис тут же понял, что он сказал что-то не то, и добавил: – Вернее, лечись – жить в любом случае надо. И спасибо тебе огромное.
– За что?
– За то, что после того, как ты связалась с этим альфонсом, у нас не было с тобой ни одного контакта. Знаешь, у меня ведь даже любовницы теперь нет. Вокруг столько заразы, а мне пожить хочется. Жена забеременела. Несмотря на возраст, решила мне еще наследника подарить.
– Поздравляю, – со слезами на глазах произнесла я и, развернувшись, пошла в другую сторону.
В этот же день меня остановила милиция для проверки документов, и я попала в отделение. Оказывается, я находилась в розыске за убийство Игната. Против меня свидетельствовала его домработница, Ольга Петровна. На суде она плакала, называла меня убийцей, а я пыталась доказать, что всего лишь исполнила просьбу Игната и избавила его от мучений. Но никто не стал меня слушать, и вот уже почти год я нахожусь в тюрьме, в одиночной камере. Тюрьма окончательно подорвала мое здоровье. Этот год я уже не живу, я существую. Меня поддерживает только моя подруга по тюрьме Нинка, которая сидит в соседней одиночной камере за то, что расправилась с теми, кто виноват в том, что вся ее жизнь покатилась под откос. Иногда Нинка громко поет колыбельные, потому что дома у нее осталась маленькая дочка, у которой тоже недавно обнаружили ВИЧ. Одиночная камера обострила мое зрение и слух. Для кого-то тюремный день – это еще один шаг к свободе. Для меня тюремный день – это шаг к смерти. А еще у меня появилось совершенно непонятное желание – мстить этому миру. Мне стало больно осознавать, что есть те, которые не болеют, и я никак не могла понять: почему они так враждебно относятся к тем, кто болен? За что нас ненавидят? Ведь эта болезнь – дело случая, и ни у кого нет гарантии, что чаша сия минует его самого.
В последнее время мы с Нинкой часто подолгу пели по вечерам и приучили к этому пению женщин из других камер. Таким образом мы выплескивали свою душевную боль, разочарования, обиду и одиночество. Поющая женская тюрьма заинтересовала городских жителей, и они стали специально подъезжать по вечерам к ее стенам для того, чтобы послушать наше красивое пение.
Вертухаи стали бороться с нашим пением чудовищным способом: они заливали килограмм хлорки половиной ведра воды и в тот момент, когда она только начинала шипеть, открывали двери камер и брызгали этой отравой на пол или на стены. Удушливые пары заполняли камеру, каждый вдох давался с огромным трудом. Я сразу начинала задыхаться и искать, где бы мне хлебнуть воздуха. Нам с Нинкой было легче, потому что мы сидели в одиночных камерах. Мы сразу бежали к решке (так на тюремном жаргоне называют окно) и жадно заглатывали свежий воздух. Тем, кто сидел в переполненных общих камерах, было намного тяжелее. Решка была постоянно занята другими задыхающимися заключенными. Совсем недавно этажом ниже умерла женщина от сильного приступа астмы, ей просто не хватило места у решки, и она задохнулась. Причем среди вертухаев не было ни одного мужчины, и мне было тяжело понять, как одни женщины могут издеваться над другими женщинами. После того как умерла эта несчастная, тюрьма перестала петь в надежде, что ее прекратят травить хлоркой. Изумленные горожане, собравшиеся послушать наше пение, растерянно пожимали плечами и разъезжались по своим домам. Но вертухаи вошли в азарт и не переставали травить нас. В хлорку они стали добавлять еще немного извести, для того чтобы она сильнее шипела и выделяла побольше ядовитых паров. Один раз хлорка попала мне на лицо и обожгла его. Я пыталась пожаловаться начальству, но мне только смеялись в глаза и говорили, что подобными мероприятиями нас просто воспитывают.
ЭПИЛОГ
К побегу из тюрьмы я готовилась очень долго. Мне повезло, и я заверяю вас с полной ответственностью, что если карты лягут как надо, то из тюрьмы можно сбежать. Мои карты легли как надо. Сидя в своей одиночной камере, я очень часто изучала, глядя в решку, противоположное, правое крыло тюрьмы. Оно отлично просматривалось. На самом верху правого крыла не было решек – это была глухая стена, по ее периметру проходила колючая проволока. Я сразу поняла, что это дворики. Те самые дворики, по которым гуляют арестанты. Под ними можно было разглядеть дерево, окруженное зарослями кустарника. Хорошо изучив местность, я поняла, что дерево и кустарник находятся на уровне четвертого дворика. В этом дворике меняли колючку – старая просто пришла в негодность от времени. От дворика до земли было приблизительно десять метров.
